Саймон Скэрроу - Орел и Волки
— Хорошо… Ладно, говори.
— Очень любезно с твоей стороны. Так вот, я хочу, чтобы вы и все ваши люди покинули Каллеву и воссоединились со Вторым легионом. Оружие можете взять с собой, я гарантирую вам безопасный проход… до римских позиций.
— А какова цена твоему вонючему слову, ты, кучка дерьма? — презрительно фыркнул Макрон.
— Тише! — вмешался Катон. — А с чего бы нам уходить?
— Да с того, что с горсткой легионеров и жалкими остатками двух когорт вам все равно не под силу оборонять эти стены. Если вы решите сопротивляться, то все умрете, и многие жители Каллевы умрут вместе с вами. Я даю вам возможность всего этого избежать. Спасти и себя, и немалое число прочего люда. Выбирайте же: жизнь или смерть?
— А что произойдет после нашего ухода? — спросил Катон.
— А тебе-то какая разница? Впрочем, могу сказать: я объявлю о смерти Верики, и совет племени незамедлительно провозгласит меня царем. Все вожди, сбитые с толку настолько, что продолжат стоять за связь с Римом и противиться политике примирения с Каратаком, будут низложены. Ну а потом мы клочка не оставим от всех ваших линий снабжения.
— В таком случае, как ты сам понимаешь, мы сдать город не можем.
— Я так и знал, что ты это скажешь. Ладно, не будем спешить. Даю вам время до рассвета пораскинуть мозгами. К тому времени останется не так уж много атребатов, желающих воевать под вашим началом. После того как я скажу им, что вы убили царя.
— А что заставляет тебя полагать, будто ты проживешь достаточно долго, чтобы суметь это сделать? — осведомился Макрон.
Тинкоммий нервно усмехнулся и отступил на шаг. Макрон не выдержал, сбросил руку Катона и выхватил меч.
— Ах ты, паскудник! Сейчас я задам тебе жару!
Тинкоммий повернулся и бросился прочь, в окружающий Каллеву мрак. Макрон с бессвязным яростным криком метнулся за ним. Действуя по наитию, молодой центурион нырнул другу под ноги и сшиб его наземь, а когда они оба встали, Тинкоммий уже растворился во тьме.
Разъяренный Макрон обернулся к Катону:
— Какого хрена ты это сделал?
— Внутрь, за ворота! — крикнул Катон. — Живо! Не мешкай!
Макрон ничего не понял и угрожающе поднял клинок. Внезапно совсем рядом с его головой в ворота вонзилась стрела. За ней из ночи прилетели другие, жужжа и расщепляя старые доски. Не сказав больше ни слова, Макрон нырнул за приятелем в узкую щель, и ворота поспешно захлопнули перед носом невидимого врага.
— Чуть было меня не продырявили! — Макрон покачал головой и повернулся к другу: — Спасибо тебе.
— Оставь это на потом, — пожал плечами Катон. — Сначала давай выберемся из этой заварушки.
И тут в ночи зазвучал взывающий голос Тинкоммия. Говорил принц по-кельтски.
— Что он там вякает? — спросил Макрон.
— Призывает жителей Каллевы не поддерживать нас… Говорит, что если уцелевшие Волки и Вепри бросят своих господ-римлян, то снова станут свободными и независимыми людьми.
— Ох ты, как стелет. Слушай, он, часом, не из судейских говорунов? Впрочем, заткнуть его все равно не мешает.
Макрон направился назад на вал, Катон побрел следом. Он подметил, как некоторые бритты по их приближении виновато отводят глаза, и с немалым страхом подумал, что угроза Тинкоммия не являлась пустой, его призывы делали свое дело. Есть вероятность, что многие из этих бойцов уйдут еще до рассвета, ускользнут под покровом тьмы и присягнут на верность новому государю. Другие останутся — из чувства долга перед старым Верикой, перед своими товарищами и близкими, а может, даже и перед командирами, на которых они давно уж привыкли поглядывать с завистливым восхищением.
Вообще-то, Катон не слишком одобрял проявления подобной восторженности со стороны подчиненных, но не сегодня. Сегодня он готов был всей душой приветствовать их. Однако Тинкоммий все продолжал взывать к соплеменникам, обещая им после общей победы над хлынувшими на остров Орлами всенародную благодарность и честь по праву прослыть в памяти будущих поколений чуть ли не величайшими из всех кельтских воителей.
— Ты его видишь? — спросил Макрон, всматриваясь в окружавшую валы тьму.
— Нет. Голос доносится… вроде оттуда. — Катон указал откуда.
Макрон кивнул группе легионеров, вооруженных луками и пращами.
— Эй, ребята. Попробуйте его заткнуть. Стреляйте на звук.
Конечно, рассчитывать на успех особо не приходилось. Попасть в Тинкоммия в темноте было труднее, чем угодить камушком в горлышко амфоры с двадцати шагов и с завязанными глазами. Однако имелась надежда на то, что слепой обстрел сгонит Тинкоммия с места или хотя бы прервет его попытки забивать головы простодушных в своей сущности атребатов идиотскими и несбыточными посулами.
В ночную темень полетели стрелы и камни, но Тинкоммий, расчетливо маневрируя, продолжал обрабатывать соплеменников. Макрон повернулся в сторону города и крикнул вниз старшему интенданту, все еще топтавшемуся возле своей повозки:
— Сильва! Дуй на склад, доставь сюда трубы!
— Пусть поторопится, — пробормотал Катон. — Этот негодяй говорит им, что именно ты напал на Верику.
— Вот негодяй!
— А сейчас он утверждает, будто мы удерживаем царя в плену, прячем от его собственного народа. А все потому, что Верика понял бесплодность и вредоносность союза с Римом… Поэтому, мол, мы решили от него избавиться.
— И что, он считает, что этому поганому бреду могут поверить?
— Если мы его не заткнем, почему бы и нет?
Макрон приложил ладони ко рту:
— Эй, тащите живей эти дудки! — Он торопливо оглядел слушавших своего принца атребатов и снова повернулся к Катону: — Парень, надо бы тебе с ними поговорить.
— Мне?
— Ага, а кому же? Скажи им что-нибудь.
— Да что?
— Почем мне знать? Пошевели мозгами, ты ведь у нас хренов умник и слов ихних знаешь прорву. Ори, что придет на ум, главное, громче, чем этот тип.
Катон встал около частокола и, торопливо припоминая речи великих ораторов, что он читал еще в детстве, заговорил, а точней, заорал во весь голос. Конечно, переводить обороты риториков Рима на кельтский язык было делом нелегким. Юноша то и дело запинался, подыскивая нужные слова или целые фразы, которые были бы поняты атребатами и убедили их не верить предателю-принцу, а сохранять верность царю, которого именно этот предатель и пытался убить. Тинкоммий громогласно отозвался из темноты, совершенно бездоказательно, но с большим пылом опровергая все сказанное Катоном. Молодой центурион усмехнулся и повысил тон голоса, уже не пытаясь ни в чем подражать классикам древности и их приемам, усвоенным им под руководством наставников-греков. Теперь он выкрикивал все, что, как ему казалось, могло заинтересовать атребатов и помешать этим простым парням внимать своему знатному соплеменнику, который ревел как бык, пытаясь заглушить слова римлянина, и имел шансы преуспеть в этом, ибо юноша довольно быстро устал и вряд ли мог дольше держаться. Молодой центурион хорошо это понимал, понимали и атребаты, и не появись наконец на валу Сильва, доставивший со склада охапку труб, кто знает, скольких еще из них смутили бы лживые увещевания принца.
