Александр Красницкий - Гроза Византии
Одно еще только пока примиряло его с ними — это то, что они должны были возвратить ему детей…
Он знал, что князь Аскольд женился на его дочери-христианке.
«Уж если дочь эту мне неведомую везет, так, значит, и Изок с ними», -говорил себе Всеслав, и морщины распрямлялись на его челе.
Киевский народ весь высыпал на берег Днепра встречать возвращавшегося князя.
Оба берега были затоплены народом.
Все ждали возвращения дружин с нетерпением, вполне понятным.
Вот, наконец, забелелись и паруса стругов.
Как их мало!
Столько уходило и столько вернулось!…
Вот и княжеский струг подходит к пристани.
Всеслав ждет князей, он волнуется.
На палубе княжеского струга рядом с Аскольдом он видит женщину в богатой византийской одежде, вылитую Зою.
“Это — твоя дочь", — шепчет Всеславу какой-то неведомый голос.
Дочь, а где же сын?
Напрасно отыскивает Всеслав сына, его нигде не было видно…
«Верно, Изок на другом каком судне», — успокоился витязь.
Князь, ведя под руку свою молодую княгиню, вышел на пристань; с обоих берегов Днепра загремело долго не умолкавшее приветствие.
— Ирина, — говорит Аскольд, указывая княгине на Всеслава, — вот отец твой!
С криком радости бросилась на грудь отцу молодая женщина, целует его, ласкает, и старый варяг сам не чувствует, как по щекам его потекли непрошенные слезы умиления.
Так радостна встреча.
— Где же Изок? — спросил Всеслав.
— Он остался в Византии, — поспешил ответить ему Дир.
— Зачем?
— Заложником!…
Нахмурился, потемнел весь Всеслав, но ни слова не сказал более…
И князья ничего не сказали.
В палатах князей, когда Аскольд рассказывал ему все происшедшее, он тоже упорно молчал, но когда тот кончил говорить, Всеслав поднял голову и как-то особенно спросил:
— Князь, а что же твоя клятва?
13. ЗАМЫСЛЫ ВСЕСЛАВА
Что мог ответить Всеславу на этот решительный вопрос Аскольд?
Византия осталась неприкосновенною, Изок не был возвращен отцу -клятва — страшная клятва осталась совершенно неисполненной…
Он только поник головой в ответ…
«Нет, не князья это, не князья», — подумал Всеслав, но ничего не сказал.
Аскольд, заметивший, что его любимец не думает возбуждать неприятного для него разговора, продолжал дальше свой рассказ.
Он очень подробно описал слушателям богатство и великолепие Константинополя и даже неосторожно поведал об его полнейшей беззащитности от внешних врагов.
— Когда же ты поднимешь новый поход, княже? — выслушав его, спросил Всеслав.
— Больше никогда! — горячо воскликнул князь Аскольд.
— Как никогда?
— Так! Вечный мир будет теперь между Киевом и Византией.
— Вечный? — с изумлением переспросил князя его любимец.
— Да!
— Почему?
— Я заключил договор об этом.
— Не спросив народа?!
— Я — князь, и мне спрашивать не у кого! — гордо ответил Аскольд.
— Тогда расскажи мне, в чем твой договор с византийцами.
На это предложение Всеслава Аскольд согласился очень охотно.
Он не замедлил подробно передать содержание своего договора, но он был отуманен своей любовью, Всеслав же вполне владел рассудком и сразу понял, что представляет собою подобный договор.
— Да что же ты это наделал, княже? — воскликнул он.
— Как что, я тебя не понимаю?
— Киев по этому договору стал верным рабом Византии, и сам ничего не выиграл… Что ты получил взамен того, что дал сам?
— Твою дочь Ирину!
— Что моя дочь! Она мне и люба, и дорога, да родина моя для меня гораздо дороже дочери! И ты будешь держаться этого договора?…
— Как же иначе?… Я поклялся в этом…
— Ты был ослеплен!
— Не тебе меня учить… Еще раз я говорю тебе, что я — князь…
Всеслав только тяжело вздохнул в ответ на это, но ничего не сказал.
«Не князья, не князья», — еще раз подумал он.
На этом разговор прекратился.
Когда Всеслав оставил князей и ушел к себе, много-много дум бродило в его голове.
Он приглядывался к Ирине.
Да, она, эта женщина, несомненно — его дочь. В ней узнавал он черты свои и своей матери. Она походила как вылитая на Зою, но он не знал ее. Его сердце в отношении Ирины молчало. Она была ему как чужая. Да она, это видно, вся предана князю Аскольду… Что она ему, в самом деле? Она вернулась, а Изок там, томится в плену. Нового похода не будет. Это очевидно. Ведь и договор, позорный для славянства договор, заключен. Нет и надежды на то, чтобы, помимо князя, поднять поход. Из скандинавов в Киеве никого не осталось, а славяне за князей. Они не послушаются его, Всеслава, не пойдут за ним, как шли за своими князьями.
Стало быть, нечего и думать о походе…
Кто же тогда выручит из византийского плена Изока?
И тяжело стало на душе Всеслава.
Припомнилось ему прошлое и прежде всего вспомнился Ильмень…
Там княжит славный Рюрик, этот сокол, пред которым все окрест и трепещет, и в восторге преклоняется.
Там Рюрик и Олег, этот храбрец из храбрецов скандинавских, не останавливавшийся ни перед чем, ни перед какой бы ни было опасностью. Он бы не предал своей земли, не испугался бы обыкновенной бури…
Вот у кого просить защиты… Вот кто поможет освободить Изока. Но прежде Византии он должен будет придти сюда. Тогда, нет сомнения, и Аскольд, и Дир погибнут.
Что же!
Погибнут они двое, а не весь народ приднепровский. Договор заключен ими. Не будет их, и Киев будет свободен от договора…
И Изок будет освобожден. Другое дело, если бы он вернулся, ну, что ж тогда?… Тогда еще можно было бы примириться, как ни тяжело, с положением дел, а теперь, теперь — нет…
До утра продумал Всеслав и, чем дальше он думал, тем все более и более укреплялся в своих мыслях.
Весь следующий день проходил он мрачнее осенней темной ночи.
На возвратившуюся дочь он не обращал никакого внимания, как будто ее никогда не существовало для него.
Ирина только и могла, что мельком видеть этого сурового, мрачного человека, которого все вокруг называли ее отцом.
Она боялась его.
На расспросы княгини, что такое с Всеславом, Аскольд отвечал только одно:
— Об Изоке скучает! Он думал, что мы возвратим ему твоего брата.
Но Аскольду и самому становилось жалко своего любимца; они столько лет провели вместе, что сжились невольно, и теперь князь понимал, что никто иной, как он, виновник его тайных страданий.
А Всеслав, между тем, надумал все…
— Княже, долго мы жили с тобой, вместе хлеб-соль водили, — явился он к нему, — но теперь прости: не слуга я тебе больше.
— Как! Что? — встревожился Аскольд.
— Так, ухожу я, прости!
— Куда же ты идешь?
