Георг Эберс - Арахнея
— Прочь эти проклятые деньги! Она бросает нам брачный выкуп и думает, что будет так же свободна, как лисица, отгрызшая веревку, которой была привязана. О времена, о люди! И так поступает недоступная, строгая Ледша, дитя биамитского племени, та самая, которая так жестоко отомстила за обиду. Вот он, живой пример этой мести, стоит там, слепой!
Она должна была замолчать: ее старческий голос не повиновался ей больше. Гермон воспользовался этим перерывом, чтобы подтвердить, что она верно поняла Биаса, который ей совершенно точно передал поручение Ледши, и что он просит ее дать ему какое-нибудь доказательство того, что деньги ей доставлены, при этом он подал ей мешок с золотом. Быстрым движением руки оттолкнула она мешок и громко вскричала:
— Ни один обол из этих проклятых денег не присоединю я к нашим деньгам, да и Ганно их не возьмет. Пока сердце одного из них не перестанет биться, до тех пор соединяют их неразрывные узы. Как! Она хочет откупиться деньгами от брака, законного брака, точно военнопленный?! Быть может, для того, чтобы последовать за другим?! Ганно, мой храбрый мальчик, был готов идти в огонь и в воду ради нее, и вот чем она его за это вознаграждает, покрывает стыдом его и всю его семью! О время, о свет! С грязью мешают то, что прежде считалось святым и неприкосновенным. Нет, не все еще такие. Несмотря на испорченность нравов, которую к нам занесли греки, брачная верность и честь еще сохраняются среди нас. Да будет проклята она, которая насмеялась над святыней и попрала ногами наши нравы и обычаи! Пусть она сделается добычей нужды, голода, болезней и смерти!
Казалось, силы оставили ее совсем, и она опустилась на подушки. Биас начал ее успокаивать на их родном языке и передал ей, что хотя Ледша и бросила мужа, но, как видно, не оставила плана мести, потому что он должен передать от ее имени два таланта золотом в храм Немезиды.
— Немезиде! — повторила старуха, делая тщетные усилия приподняться.
Биас помог ей вновь принять сидячее положение, и она воскликнула:
— Немезиде, которая помогла ей и должна дальше помогать мстить! Да, да, хорошо… Пять талантов это много, очень много денег. Но пусть! Чем больше, тем вернее успех. Отнеси их также Немезиде. Пусть грифы, подвластные этой страшной богине, раздерут своими когтями красивое лицо проклятой биамитянки, пусть они вырвут ее сердце! Да будет она дважды проклята за то горе и стыд, которые она причиняет сыну моего доброго Сатабуса.
Затем она спросила, не замешан ли кто-нибудь в ее бегстве, и, когда узнала, что Ледшу сопровождает галл Лутариус, она вне себя закричала:
— Да, отнеси сейчас же это золото Немезиде; мы не хотим и не возьмем этих денег. И мой Сатабус благословит меня за мой отказ от них!
Затем, обращаясь к вольноотпущеннику, она медленно, с трудом проговорила:
— Ты увидишь ее; расскажи ей, на что употребила таланты старая Табус и какая страшная месть, я надеюсь, обрушится на нее. Передай ей также мое проклятие и скажи, что ее друзья станут отныне моими врагами, а враги ее найдут во мне благодетельницу.
Несколько секунд просидела она молча, как бы обдумывая что-то, затем, обратившись к Гермону, сказала:
— Пойди сюда, слепой грек. Тебе бросили в лицо горящий факел, не так ли? И теперь ты слеп на оба глаза?
После утвердительного ответа Гермона она приказала ему опуститься перед ней на колени и дрожащими пальцами, но умело и ловко приподняла она ему одно веко за другим и, внимательно осмотрев его глаза, пробормотала как бы про себя:
— Точно так же, как у черного Псоти и храброго Симеона, и все же они выздоровели.
— Можешь ли ты мне помочь? — воскликнул в сильном волнении Гермон. — Отвечай мне правду, ты, мудрая и опытная женщина! Возврати мне только зрение, и ты можешь потребовать от меня, чего только хочешь. И, кроме того, отдам я тебе все, что у меня еще есть, — деньги и драгоценности.
— Сохрани все для себя, — ответила презрительно Табус. — Не ради денег возвращу я тебе то, что ты потерял и что считается самым драгоценным для человека, а потому, что ты тот, которому она, проклятая, желала больше всего причинить зла. Когда она призывала месть на твою голову, она думала, что исполнение этого желания и есть то счастье, которое ей было предсказано в ночь полнолуния. Сегодня также появится полный диск луны между рогами Астарты, и ты сейчас получишь из моих рук то, что вновь возвратит тебе зрение.
Призвав прислуживающую ей биамитянку, она приказала ей принести ящик с травами и мазями, и, вынув из него банку с мазью, она пробормотала:
— Да, приятно уничтожить врага, но иногда еще приятнее помочь его врагу!
Обращаясь затем к Биасу, она громко сказала:
— Ты же, раб, должен передать жене Ганно следующее: старая Табус подарила скульптору, ослепленному по ее приказанию, то лекарство, которое вернуло черному Псоти зрение. Да, дети мои, Сатабус и Ганно, если это — последнее, что может сделать вам старая мать, вам оно все же доставит удовольствие.
Заставив еще раз Гермона стать на колени перед ней, она помазала ему глаза, говоря:
— Остатки отдаю я тебе, но этого хватит тебе, и мазь так же свежа и пахуча, как будто только что сделана.
Сильное волнение, казалось, овладело ею, и, когда бледный свет луны достиг ее ложа, она провела несколько раз руками перед лицом слепого, произнося слова заклинания. Лунный свет все больше проникал в комнату, а с ним вместе как бы возрастало волнение старой лекарки. Наконец она громким, твердым голосом произнесла:
— Ближе, еще ближе ко мне! При блеске луны, лучи которой нас приветствуют, говорю тебе, ты будешь видеть. В тихом месте, в чистом воздухе, вдали от города ожидай терпеливо своего выздоровления. Избегай того, чем вы, греки, опьяняете себя, и всего, что волнует кровь мужчины. Выздоровление твое приближается; я вижу уже, как оно наступает! Ты будешь вновь видеть, повторяю тебе, и это такая же правда, как правда то, что я проклинаю ту, которая нарушила верность мужу. Она торжествовала и радовалась твоей слепоте, а теперь будет скрежетать зубами от злости и отчаяния, когда услышит, что Табус вновь осветила мрак, окружающий тебя.
Говоря это, она в изнеможении упала на свое ложе. Еще раз хотел поблагодарить ее Гермон, но она не дала ему ничего сказать, прервав его презрительным тоном:
— Право, не затем дала я тебе мазь, чтобы оказать благодеяние, о нет, совсем не для того.
Указав ему еще раз, как он должен применять мазь, и повторив совет избегать солнечного света, как злейшего врага, и защищать от него глаза повязкой и зонтиком, она замолчала. Когда же Биас обратился к ней с новым вопросом, она, показав рукой на дверь, произнесла:
— Прочь, скорей прочь отсюда!
