Богдан Сушинский - На острие меча
Весть о нашествии орды успела разнестись по местечкам и селам, словно предостережение о чуме, и интенданты полка, имея на то разрешение польских властей, без особых трудностей добывали и продовольствие для воинов, и корм для лошадей, а главное, повозки.
Кстати, повозок Гяур приказал раздобыть значительно больше, чем обычно требовалось полку, и даже для интендантов оставалось загадкой: зачем полковнику вдруг понадобился такой огромный обоз. Другие полки, особенно польских гусар и улан, наоборот, старались всячески уменьшить его, а все ездовое братство держали подальше от себя, где-то в тылу, чтобы, в случае стычек с татарами, обоз оставался в ближайшем селе или на хуторе.
Схватиться с татарами в долине, в которой они когда-то сражались с кайсаками, драгунам не пришлось. Но все же основной лагерь Гяур приказал разбить именно там, на берегу реки, у руин мельницы. Пока ставили шатры, князь, вместе с Хозаром и Уличем, побывал на могиле своих воинов; тех, первых из его отряда, которые, после многих боевых стычек и битв на чужбине, погибли на земле своих предков.
— Когда станем разводить костры, — сказал он Хозару, в молчании постояв несколько минут над могилой, — один из них зажгите здесь, в честь спасителя земли нашей бога Огня-Сварожича. Пусть души воинов-русичей очистятся на его огне а заодно и побудут вместе с нами.
— О-дар!
Прежде чем опять вернуться к воинам, князь побывал у того камня с крестом, где они познакомились с графиней де Ляфер. Схватка Хозара с Бохадур-беем; нож, извлеченный Дианой из его подкольчужной кожи, белокурые локоны графини…
Ведь прошло совсем немного времени, а все это уже было похоже на романтическую фантазию юнца, мечтавшего о невероятных приключениях. Но как же свежи и контрастны были эти воспоминания, какие чувства они возбуждали!
Достав кинжал, Гяур очистил от засохшей пыли и мха высеченный в камне крест и потом еще постоял возле него, склонив голову. Словно таким вот образом поминал свою первую любовь.
— Вблизи татар нет, — появился у его шатра Мамлюк. — Мои воины встретили двух гусар, посланных каким-то польским полковником с донесением в Ямполь. Они говорят, что, когда выезжали из поместья, в котором отдыхал полк, татары находились в двух переходах от них. А теперь уже, очевидно, остановились на ночлег в дневном переходе.
— Ночью они разве не передвигаются?
— Обычно нет. И не располагаются лагерем вблизи местечек или даже сел, на которые собираются нападать.
— Ты послал своих мамлюков к кузнецам?
— С тремя повозками и стволами акаций.
— К утру стальные ловушки должны быть в лагере. Пусть работают всю ночь, причем все, кто умеет держать в руках молот.
— О-дар!
Поужинав, Гяур остался сидеть у своего костра. В глубине души он действительно все больше и больше становился огнепоклонником. Возможно, это в нем возрождался зов предков.
«О да — этот неистребимый зов предков…»
18
К вечеру полк Ивана Сирко достиг последней холмистой гряды Подольской возвышенности и остановился. Дальше, за южным берегом речушки, простиралась огромная степь. Ровная, покрытая полегшей рыжей травой и островками терновника, она уже казалась воинам чужой землей, ступать на которую можно лишь решаясь в поход против орды.
На глазах казаков арьергардный чамбул татар поспешно преодолел речушку, и в сухую траву полетели факелы. Обезопасив себя от погони стеной огня, ордынцы сбавили темп и, давая лошадям возможность отдохнуть, рассеялись по степи. Лишь небольшие группы татар делали вид, что возвращаются. Они достигали границ медленно расползавшегося огня — ветер дул со стороны моря и сдерживал его — и обстреливали казаков, не обращая внимания на то, что стрелы уже не долетают; подбрасывали вверх и на ходу ловили косматые овечьи шапки и с криком, гиканьем уносились вслед за медленно отходящим чамбулом.
Поход оказался неудачным, и эти вызовы казакам были не более чем мелочной местью воинов, вынужденных возвращаться к Перекопу ни с чем. Холмы и леса остались позади, а в степи татары чувствовали себя увереннее. Последняя подольская речушка Кодыма казалась им границей, перейдя которую, пребывают в полной безопасности. Однако переходили они этот Рубикон, твердо зная, что пройдет немного времени, и снова нужно будет рыскать между холмами, снова идти вглубь Подолии, ибо там и только там могли найти золото и другую достойную воина-ордынца добычу.
Несколько раз казаки порывались пробиться через угасающий огонь и дальше преследовать татар, но каждый раз Сирко заставлял их возвращаться, а как только вражеская конница скрылась из вида, вообще увел полк по берегу речушки за холмистую гряду, чтобы там, за заранее облюбованной возвышенностью, заложить лагерь и позволить воинам спокойно переночевать.
Еще через полчаса горели костры, от которых исходил аромат неизменного походного кулеша, перекликались сторожевые разъезды и призывно ржали кони. На лугу, за изгибом реки, образующимся между тремя холмами, обозники выстраивали небольшой укрепленный лагерь из повозок. А на возвышенности, посреди всего этого, больше похожего на цыганский, нежели на военный лагерь, красовался под молодой луной один-единственный шатер, ставший пристанищем полковника. Да и тот был установлен скорее для того, чтобы как-то обозначить местонахождение командира и полкового штаба.
Казаки все еще относились к шатрам, как к презренной роскоши. С ранней весны до поздней осени они предпочитали спать на попоне, подложив под голову седло, под открытым небом, а иногда и на голой земле. Сирко привык к такому способу жизни. И намерен был еще лет двадцать не отказываться от него. Если, конечно, пуля-сабля вражеская помилует.
— Атаман, — возник над ним сотник Лаврин Капуста [31], прозванный Урбачем. Только он продолжал называть полковника реестрового казачества атаманом и только он умел подкрадываться так, словно не ходил по земле, а парил над ней. — В полку назревает измена.
— Какая еще измена?! — Сирко лежал у входа в шатер, подложив руки под голову, и мечтательно смотрел на звездное небо. Даже страшное слово «измена», прозвучавшее из уст командира разведывательной сотни, не сразу смогло вернуть его из блуждания по вечности бытия. — Кто ее затеял? В полку появились люди, подкупленные татарами?
— Коржун с семью казаками, бывшими запорожцами, готовится уходить от тебя.
— Уходить? Но ведь они реестровые казаки. Не хотят состоять в реестре? — приподнялся полковник, опираясь рукой о седло. — Многие казаки стремятся попасть в реестр, на жалованье чтобы не бегать по степям без гроша в кармане. А эти выходят из него. Почему?
