Александр Авраменко - Красно Солнышко
А воины ладят костры, ветками еловыми прикрывают горки дров с берестой сухой внутри. Ясно почему – передал гонец, спешащий в Славгород, распоряжение князево. И то – на одном очаге на тысячу голодных ртов еды не наготовишься… Поели, жрец свою «добычу» на улицу вынес. В отхожем месте пристроил. Дождался, когда та дела свои сделает, забрал, в шатёр отнёс. Им угол выделили, шкурами отгороженный. Положил бережно женщину на лежанку, сам рядом лёг, согревая. Коня дружинники обиходили, накормили, напоили. Отдыхай, Путята. Не скоро ещё придётся так спокойно путь держать…
Утром поднялись – еда уже готова. Повар ночной постарался. Накормил жрец скво, даже крошечный кусочек мяса ей дал. Съела та и опять уснула. Проспала до следующей заставы, а там – как на предыдущей. Встретили, накормили, напоили, коня обиходили, даже Беззубому мяса нарезали мелко-мелко, поскольку псина жреца всем известна, ешь, пёс, радуйся жизни… А там и Славгород раскинулся привольно, широко, свободно! Улочки прямые, ровные, ведут все к детинцу, на холме стоящему, стенами высокими опоясанному. Там у Путяты дом. В самом сердце города. Выделили ему князья место для избы, да общиной и построили. И амбар есть на дворе, и скотный двор, все постройки, славянскому хозяйству крепкому положенные. Только вот пустые. Один-одинёшенек Путята-жрец живёт, кроме лайки беззубой нет у него никого и ничего.
Правда, когда дома хозяин, то всегда полна изба гостей: и воины заходят, и женщины забегают. Кому травы нужны лечебные, кто хочет узнать, что дальше будет. Другим надо помочь скотину подлечить, кому что. Дети вечерами собираются, читает жрец им сказки да былины о богатырях великих. Рассказывает, откуда пошла и есть земля славянская. Обычаи растолковывает общинные, словом, учит, как достойным родовичем быть. Всегда найдётся у него для каждого доброе слово да вкусный кусочек. Откуда только что берётся… Впрочем, откуда – ясно. С общинной поварни. Путята себе ничего лишнего никогда не возьмёт. Требу не попросит. Что народ принесёт – всё детишкам раздаст да угостит. Знают это женщины градские, потому и заносят ему каждый день и шанежки сладкие, и пирожки с заедками, а как княгиня делать твёрдый сок сладкий научила, так и по куску застывшего лакомства. Добры женщины славян. Любят они детей, и особой разницы между своими и чужими не видят.
Въехал во двор жрец, коня к столбу привязал. Свистнул громко. По зову отрок явился. Попросил жеребца в конюшню отвести, в стойло поставить. Тот кивнул, убежал, счастливый: сам Путята попросил за конём боевым присмотреть! А жрец скво на руки принял да в дом и внёс, словно жену законную. Положил на ложе большое, уже раскрытое. Ну, тут понятно. Гонец приехал, кроме приказов Брячислава и Гостомыслу поведал, что жрец себе наконец-то женщину в дом взял. Тот и распорядился.
Открыл печь – точно, стоят горшки рядком, ароматом пышут. На шестке внизу – хлеб на блюде деревянном резном, полотенцами по обычаю укрытый. Глянул в угол красный, что на восход Ярилы смотрит, – укладка новая появилась. Открыл – платье лежит славянское. Рубаха нижняя да верхняя понёва. На колышке – шубка висит беличья, тонко сшитая. Узорами меднокожих изукрашенная, как в граде в моду вошло. Внизу – валенки из шерсти тура дикого. Небольшие. Женские. Гребень деревянный да заколки резные. Словом, приданое. Усмехнулся про себя горько – ой, вы же братья мои и сёстры! Не жена она мне, и вряд ли будет ею. Просто много я зла её племени принёс, вот желаю теперь хотя бы одну душу спасти, чтобы толику крохотную содеянного уменьшить. Искупление она моё. Не супруга водимая.
Стукнули в дверь, спросили тонким голосом разрешения войти. Разве откажешь? То любимица его, Иси, что значит олениха, девочка из племени гуронов по крови явилась. Вошла, веником снег с валенок узорчатых обмахнула, поклонилась низко, по славянскому обычаю. Живёт она в семье Крута, второго дружинника старшего, дочка приёмная. Обучилась уже многому, и речь знает.
– Здравствуй, дядя Путята. Меня тятя прислал, супруге твоей помочь обустроиться.
– Вовремя ты, солнышко. Спасибо тебе. Мне в обратный путь уже пора, а ты, пожалуйста, присмотри за ней. Хорошо?
Снова девочка поклонилась, ей всего-то десять годков, а уж умница-разумница растёт, рукодельница. Выпрямилась, посмотрела на скво, спросила на их языке:
– Какого ты племени?
Та смотрит удивлённо: вроде бы такая же, как она, но одета не по их обычаям, по чужим. И говорит свободно на чужой речи. Ведёт себя не как скво положено, а как у белокожих. И общается с её хозяином, как равная. Ответила всё же, что из тускарора происходит, зовут её Чепи, Дух Лесной.
Кивнула на те слова девочка в одеждах незнакомых, улыбнулась, потом к Путяте кинулась, прижалась:
– Дядюшка, утром обоз пойдёт с воинами. Поезжай с ними лучше. Что ты один да один? Отдохни с дороги, скоро тяжко тебе придётся, снова столько народа на ноги поставить нужно будет!
Погладил жрец ласково девочку по голове – добрая душа растёт. Кому-то повезёт в будущем… Задумался на миг, улыбнулся согласно. Просияла Иси.
Смотрит скво, ничего не понимает, что творит этот ребёнок. А девочка вновь на понятном ей языке заговорила:
– Там баню истопили, дядюшка. Желаешь с дороги попариться?
Знает, чем слава уломать. Давно уже тот косточки свои не грел, всё в походе да в поиске. Совсем уж было собрался идти. Да спохватился – не один же он теперь. Но девочка верно всё угадала, молвила:
– Иди, дядя Путята. Сейчас моя мама с подругами придёт, мы твою Чепи в женскую баню отнесём, отмоем да назад принесём.
Ну раз так… Вынул мужчина бельё чистое и одёжу из сундука, набросил на себя тулуп, пошёл в баню… Хорошо! Стены жаром пышут, веником спину охаживает, словно сбрасываешь с себя всю усталость и грязь накопившуюся… Попарился, кваску холодного в предбаннике выпил, на ржаном хлебе настоянного, вкусного до изумления, вернулся домой, благо идти всего ничего было. В доме лишь Иси сидит, дожидается. Вскочила, когда дядя пришёл, показала глазами на ложе – там спит скво под одеялом пушистым из шкуры медведя, уже в рубахе белой, вышитой, высовывается кусочек ткани из-под серебристого меха. Едва ли не блестят чистое тело и волосы. Поблагодарил Путята девочку, договорился, что присмотрит она за женщиной его, пока он в отъезде будет, проводил на крылечко. Прижалась девочка ещё раз на прощание к нему, убежала. Только слышно, как поскрипывает снег под ножками лёгкими. Вернулся жрец в дом – лишь ровное дыхание слышно. Спит тускарора крепким сном. Постоял мужчина возле ложа, подумал. Улёгся рядом, накрылся один одеялом. Уснул сразу же.
И встал рано утром, чтобы с воинами да обозом санным закончить эту проклятую войну поскорей. А когда уходил, смотрит – уже спешит Оленёнок к его дому, торопится. Хочет успеть попрощаться с дядюшкой. Ткнулась носом в живот жрецу, тот её по волосам погладил, полез в карман, выудил кусок твёрдого сока сладкого. А когда в сани сел, помахал рукой, крикнул на прощание:
