Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении - Константин Константинович Абаза

В особенно тревожные месяцы лазутчики то и дело шныряли, при чем подавали вести, не всегда верные, а чаще всего сбивчивые, отчего отряды понапрасну только вязли в непролазной грязи. Зато черноморцы в ежедневных схватках, в частых поисках освоились с врагом, узнали его нрав, привычки, во многом стали ему подражать. Здесь они имели перед собой лучшую конницу в мире, легкую, подвижную, в блестящих кольчугах, с превосходным оружием, на арабско-персидских конях. Черкес, можно сказать, рожден для войны. Ради доброго оружия, он не пожалеет ни золота, ни серебра, ни любимой дочери. Чтобы добыть булатный клинок, он разрывает прах отцов, чтобы добыть хорошую винтовку, он продаст за море красавицу дочку. Сберечь родовое оружие у них то же, что у нас сберечь доброе имя. Хотя черкес обвешан оружием с головы до ног, у него все прилажено, ни что не бренчит, не болтается. Сам он чуток, как зверь, ходит по земле неслышно, его конь не ржет в засаде. Седло у черкеса легкое, никогда не испортит спины, хоть бы лежало целую неделю. Кони их отлично выезжены, легки, выносливы и добронравны. Никто, кроме арабов, не ухаживает так за лошадью и никто так не школит ее, как черкесы. Конюшни у них не такие, как у нас, с окнами, с широкими воротами, нет: его самые темные закуты, чтобы лошадь приучалась видеть ночью лучше, чем видит кошка.

Песни и сказания, переходя из поколений в поколения, разжигали страсть к набегам. Пеших хищников, которые пробираются за добычей ползком, украдкой, черкесы называют «псипхадзе», что значит по-русски «водяные псы». Когда же горец выехал из аула на добром коне, с зарядом в ружье, с куском сыра в сумке и с арканом в тороках, он – «хеджрет», что значит «беглец», бездомовник. Казацкие войны много расплодили таких бездомовников, которые «свинцом засевали, подковой косили, шашкой жали», для хеджрета жизнь – копейка, голова – наживное дело.

По одежде – это последние бедняки, по оружию – первые богачи. Самая вожделенная награда для хеджрета, если красавица, дочь хозяина, на большом пиру подаст ему руку и поведет в танец. За такую ласку, особенно за сложенную в честь его песню, он пойдет куда угодно: он не моргнет глазом под русской картечью, не дрогнет перед грозным штыком.

Только несколько дней в году, во время ледохода, Кубань служила преградой для набега. В полую воду черкесы переправлялись на бурдюках, причем пешие подвязывали их под мышки, а конные – к передним лопаткам. Встречая русских на открытых равнинах, они бросались в шашки, но у себя умели отлично скрываться за деревьями, за камнями. И горе, бывало, нашим, когда попадали в дремучие леса, в мрачные ущелья: как из-под земли вырастали черкесы, бросаясь в рукопашную с кинжалом в одной руке, с шашкою в другой. Едва отряд выходил на поляну, они мгновенно исчезали: «…вырастают несеяные, пропадают некошеные», – говорили про них казаки. Хеджреты никогда не сдавались в плен, предпочитая смерть.

Ловкость черкесов, их лихое наездничество, славились на Кавказе издавна, почему сынам Запорожья, привыкшим иметь дело с татарами, надо было поступиться многим, в горной войне непригодным, чтобы не остаться в накладе. Пешие казаки скоро приспособились; из Черноморской пехоты выделился особой разряд воинов, изучивших своего врага до тонкости: это были пластуны. Конница же не так скоро могла потягаться, прежде всего потому, что степные татарские кони во многом уступали черкесским; вооружение и снаряжение черноморца было тяжелое, не так ловко пригнано, а над ратищем запорожца черкесы даже смеялись. Между тем, оно, как наследие отцов, было у них в большом уважении. Однако время и нужда взяли свое. Между молодыми казаками стало прививаться щегольство оружием и конским убором, легкость и подвижность всадника брали явный перевес в набеге и схватке, черкесская джигитовка, мало-помалу, входила в народный обычай. Черкесская одежда, сбруя, оружие, конь – стали возбуждать зависть, явилось соревнование: сначала обрядились офицеры и урядники, их примеру оставалось последовать казакам.

Полувековая служба

В месте с защитой своей новой родины, черноморцы дрались на разных концах Руси с ее общими врагами. Не было ни одного случая, чтобы они не исполнили наряда, не пошли туда, куда их призывала державная воля. Еще при жизни блаженной памяти императрицы Екатерины черноморцы вырядили в Польшу два доброконных полка, под начальством опытных полковников Высочина и Малого; кошевой Чепега получил приказание заехать по пути в столицу. Здесь он был допущен к руке, после чего приглашен к царскому столу. За обедом Императрица прислала для него вина, по окончании стола, собственноручно наложила на тарелку персиков и винограду. С разрешения Государыни Чепега осматривал все царские покои, кунсткамеру, арсенал и прочие достопримечательности, как в Царском Селе, так и в Петербурге. Подобным вниманием старому запорожцу была оказана «великая честь». При отпуске Императрица благословила кошевого хлебом-солью, пожаловала саблю, украшенную алмазами, причем сказала ему на прощанье: «Бей, сынок, врагов Отечества». На царской кухне черноморцам, в числе прочей провизии, спекли пирог с рыбою в аршин длиною. В августе, через 2 1/2 месяца похода, полки пришли на Волынь, где поступили под начальство Дерфельдена. Вместе с этим генералом они прошли боем до самой Праги, частью в авангарде, частью в арьергарде; бывали в разъездах, стояли на пикетах и во всех случаях отличали себя храбростью и мужеством; в их руки часто попадали целые польские банды. Под начальством великого Суворова черноморцы участвовали в общем штурме Праги. За успех этого последнего дела Че-пега получил генеральский чин и орден Св. Владимира II степени; всем офицерам Государыня пожаловала золотые знаки, а казакам – серебряные медали с надписью «За труд и храбрость». После того казаки еще год простояли кордоном и только в декабре 1795 года вернулись в Черноморию. Тут была объявлена война персиянам. Граф Зубов отписал кошевому, чтобы казаки были наряжены в поход самые отличные, способные отбывать не только пешую или конную службу, но привычные к морю, чтобы действовать на лодках. 26 февраля следующего года, Головатый, отслужив напутственный молебен, выступил в поход со своим тысячным отрядом. Тогдашний таврический губернатор Жегулин прислал своим любимцам черноморцам икону Спаса, 25 рублей на молебен да 200 рублей на горилку, чтоб они распили за здоровье «милостивого батька кошевого и его», т. е. Жегулина.

В Астрахани Головатый сел на суда и