Патрик О'Брайан - Миссия на Маврикий
Прошли банку Крачка, под частые броски лота, прошли Три Брата с четырехрумбовым поворотом на левый борт, крики лотового доносились четко, быстрые и разборчивые: «…десять, десять с половиной, одиннадцать, одиннадцать, пятнадцать…». Хорошая глубина, чистый проход, можно сказать. Но с последним криком «Сириус» тяжело налетел на оконечность банки, его протащило еще вперед, пока он плотно не засел на наслоениях кораллов.
Но, по крайней мере, хоть фрегат и вылетел на мель, он выбрал для этого хорошее место. Береговые батареи не доставали сюда, а ветер с моря, словно булавка бабочек, пришпилил французские суда к их стоянкам. «Сириус» и «Нереида», никем не беспокоемые (солнце уже скрылось за островом), завели шпринты, пытаясь верпом стянуть фрегат с мели. Но тот не сошел, ни с первой попытки, ни за первый час отчаянных усилий, а, тем временем, начался отлив. Но завтрашний прилив обещал быть выше, и оставлась надежда, что к восьми часам фрегат будет на плаву, а пока делать было нечего, кроме как обезопасить себя от возможного нападения французских шлюпок.
— Ну, и что вы скажете об нынешнем состоянии сильной экзальтации у нашего пациента? — спросил Стивен Мак-Адама. — В нынешнем нашем положении, не выходит ли оно за пределы разумного поведения? Вы не находите его нездоровым?
— Я в растерянности, — признался Мак-Адам. — Я еще никогда не видел его таким. Возможно, он знает, что делает, но тогда он, похоже, утрет нос вашему другу, черт побери. Вы видели когда-нибудь человека, который выглядел бы лучше?
Начался рассвет, французы остались недвижными. Ни шуршания пемзы, ни одного шлепка швабры не слышалось ни с «Сириуса», ни с «Нереиды», чьи палубы оставались завалены канатами, перлинями, блоками и прочими инструментами боцманского исскуства. Прилив рос, кабестан шел все медленнее и медленнее, вот уже канаты натянулись до предела, все, кто смог втиснуться у вымбовок, налегли с новой силой, и фрегат со скрежетом сошел на глубокую воду. «Сириус» бросил якорь за «Нереидой», и плотники с подручными облепили его нос, изрезанный осртыми шершавыми кораллами. Боцманские дудки призвали измученную команду на поздний завтрак, а затем матросы начали приводить свою захламленную палубу в хоть какое-то подобие готовности к бою, когда у входа в бухту были замечены «Ифигения» и «Мэджисьен».
Клонферт отправил своего штурмана провести прибывшие корабли по каналу, ибо мистер Саттерли, хотя и встрепанный и пристыженный, теперь точно знал проход до хотя бы этой точки назубок. Но осторожность его возросла до такой степени, что лишь после обеда новые якоря упали в воды бухты, а капитаны поднялись на борт «Сириуса», дабы выслушать от Пима план атаки. Он был прост и ясен: «Нереида», ведомая своим черным лоцманом, идет первой и становится между «Виктором» и «Беллоной», на северном конце французской линии, «Сириус» со своими восемнадцатифунтовками становится с «Беллоной» борт о борт, «Мэджисьен» — между «Цейлоном» и тяжелой «Минервой», а «Ифигения», которая также несет восемнадцатифунтовки — борт о борт с «Минервой», закрывая линию с юга.
Капитаны вернулись на свои суда. Клонферт, который действительно выглядел чрезмерно радостным, молодым и бесшабашным, словно в него вселился какой-то веселый дух, спустился вниз переодеться в новый мундир и чистые белые бриджи. Выйдя вновь на палубу, он обратился к Стивену с особенно сладкой и располагающей улыбкой:
— Доктор Мэтьюрин, я думаю, мы покажем вам такое, что вполне может сравниться с делами коммодора Обри!
«Сириус» поднял сигнал, и «Нереида», выбрав якоря, двинулась вперед под стакселями, ее лоцман отдавал указания рулевому с форсалинга. «Сириус» последовал за ней, затем «Мэджисьен», затем «Ифигения», и вот уже они выстроились в линию с интервалом примерно в кабельтов. Дальше и дальше по извилистому каналу под устойчивым бризом, берег все приближался. На одном из поворотов в проходе интервал увеличился, и «Сириус», спеша сократить разрыв, повернул раньше, чем нужно, и сходу вылетел на скалу. В этот же самый момент французские фрегаты и береговые батареи открыли огонь.
Пим окликнул свои корабли и приказал им двигаться дальше. Через пять минут «Нереида» вышла из узкости канала. «Мэджисьен» и «Ифигения», ориентируясь по севшему «Сириусу», прошли мимо него, но теперь, наоборот, проскочили нужную точку, и на последнем повороте, в четырехстах ярдах от французской линии, на мель села «Мэджисьен». В это время бортовые залпы французов с воем проходили над палубой «Нереиды» — французы били по рангоуту, пытаясь обездвижить фрегат, нацелившийся под нос «Виктора».
— Горяченькое дельце, доктор Мэтьюрин, — заметил Клонферт, а затем, глянув за корму, добавил:
— «Сириус» не сможет сняться, он слишком хорошо засел. Нам придется заняться «Беллоной» вместо него. Мистер Саттерли, править борт о борт с «Беллоной», — крикнул он, перекрывая грохот орудий (носовые пушки начали отвечать французам).
— Есть, сэр, — отозвался штурман.
Еще кабельтов фрегат шел сквозь французский огонь, еще пятьдесят ярдов, и штурман махнул рукой следящему за ним боцману, приказывая положить руль на борт. «Нереида» развернулась, бросила якорь, встав точно напротив большого французского фрегата, и ее двенадцатифунтовки заревели, в упор разряжаясь по врагу. Стрельба была скорой, снующие на квартердеке и форкасле матросы и морские пехотинцы с выражением непреклонного упрямства поглядывали поверх натянутых по бортам коек, обрывки веревок и блоки сыпались сверху на защитную сетку, густой дым повис между кораблями, ветер не успевал сносить его. Сквозь этот дым пробивались оранжевые вспышки орудий «Беллоны» и «Виктора», ведущего огонь по кормовой четверти «Нереиды».
Стивен прохаживался у противоположного борта. «Мэджисьен» плотно сидевшая на рифе, с носовой фигурой, указывающей на французскую линию, тем не менее смогла ввести в дело свои носовые орудия, и теперь они лупили по французам со всей доступной быстротой, пока ее шлюпки вспенивали воду, пытаясь стащить ее с рифа. «Ифигения» встала борт о борт с «Минервой», их разделяла длинная узкая отмель, едва ли больше броска камня в ширину, и они свирепо обрушили друг на друга мощные залпы. Грохот был сильнее, чем Стивену когда-либо доводилось слышать, но и сквозь него прорывались хорошо знакомые звуки — крики раненых. Тяжелые орудия «Беллоны» жестоко избивали «Нереиду», сбивая с лафетов орудия, все новые дыры зияли в койках по бортам, а вот теперь француз перешел на картечь. Стивен ощутил двусмысленность своего положения. Все предыдущие сражения его место, как хирурга, было внизу, в кубрике. А здесь, видимо, его место было на квартердеке, стоять, как армейскому офицеру, и, возможно, получить пулю. Он обнаружил, что это не слишком затруднительно, хотя картечь постоянно визжала над головой. Но в это время все больше раненых понесли вниз, и именно там, в конце концов, он был бы наиболее полезен. «Надо бы остаться хотя бы еще и потому, — подумал Стивен, — что когда еще посмотришь на бой с такой превосходной позиции». Перевернули склянки, прозвонил колокол снова и снова. «Шесть склянок, — пробормотал Стивен, — может ли это продолжаться так долго?» Тут ему показалось, что огонь «Беллоны» ослабел и стал куда менее точным — ее губительные бортовые залпы теперь следовали с куда большими интервалами.
