Джон Биггинс - Австрийский моряк

Последний раз я видел нашего верблюда, когда герр Хедлер и водитель под взорами заинтересованной толпы запихивали его на заднее сиденье автомобиля. Что случилось с ним дальше, мне не известно.

Из Иерапетры мы вышли перед закатом. Нас провожало несколько сотен критских рыбаков, которым мы обеспечили столь редкое развлечение. Переход вдоль южного берега Крита сложился довольно удачно. Ветер был попутный, и хотя U-13 едва ли отнесешь к разряду морских рысаков, она держалась молодцом, переваливаясь через волны с грацией плещущейся в деревенском пруду коровы и оставляя за собой сизый шлейф, пахнущий горелым оливковым маслом.

Отрантский пролив мы форсировали в ночь на двадцатое апреля. Шли в подводном положении на электромоторе, пока аккумуляторы почти совершенно не разрядились. Утро застало нас в нескольких милях к северу от пролива, беспомощно дрейфующими в попытках запустить дизель, который безнадежно засорился из-за неподходящей смазки. Нам оставалось лишь отбить срочную депешу по беспроводному телеграфу. Солнце тем временем катилось по небосводу. К счастью, военно-морская база в Дураццо не замешкалась с ответом: через час нам обеспечили прикрытие с воздуха, а затем подоспевший миноносец отбуксировал нас в порт.

В Бокке нас как героев не встречали. Отправились мы втайне, поэтому и возвращение тоже получилось секретным. Наград тоже никто не получил, если не считать «выражения монаршего удовольствия» для меня и экипажа за выполнение трудной и в высшей степени опасной миссии. Пришло оно с той же почтой, что и письмо из министерства финансов. В письме содержалось требование отчитаться за 183 серебряных доллара, потраченных мной без соответствующих полномочий или доверенности, за что в случае официального расследования на меня может быть возложена персональная ответственность и т.д.

Стоила игра свеч? Не берусь сказать. Доллары Марии-Терезии (как оказалось, то был первый и последний транш) канули как вода в песках пустыни. Сануситы и без помощи Австрии продолжили борьбу против неверных, а после войны остались вне сферы влияния Вены, к добру или к худу. Фриденталь? О нем больше никто ничего не слышал — сгинул без следа. Быть может, погиб в схватке в лагере, быть может, был убит позднее самими сануситами или их немецкими и турецкими советниками. Но не мне спрашивать, стоила ли игра свеч. Мы получили приказ, исполнили его до конца, что заняло три с лишним недели, и вернулись назад, чтобы поведать рассказ.

Глава тринадцатая

После нашего возвращения из Африки мне дали месячный отпуск, а лодку отправили на ремонт в Полу. Вопроса о том, как провести отпуск не возникало — я прямиком направился в Вену, к Елизавете. В середине июля мы собирались пожениться, и дел предстояло великое множество. Не на последнем месте стоял формальный визит к приемным родителям Елизаветы в их семейный замок в дебрях Трансильвании. Граф Келешвай и его супруга поначалу резко воспротивились браку, но убедившись, что по австрийским законам их права ничтожны, склонили голову перед неприятной неизбежностью. Граф потратил несколько дней, роясь в Готском альманахе, и в итоге немного утешился открытием, что кровь чешского крестьянина, текущая в моих жилах со стороны отца, до некоторой степени облагорожена кровью польских предков Красноденбских, чей герб содержал больше элементов, чем гербы Келешваев и Братиану вместе взятые. В итоге им пришлось сделать хорошую мину при плохой игре, потому как Елизавета твердо решила выйти за меня и угрозы лишить наследства ее не испугали. Ну, могло обернуться и хуже — взяла бы и выскочила за сынка какого-нибудь финансового барона, а то — не приведи бог! — за адвоката-еврея. Елизавета предупредила, что визит нас ждет малоприятный, на меня будут глядеть свысока, но нужно пройти через это испытание.

Десять дней я провёл в Вене, дожидаясь, когда Елизавете дадут в госпитале отпуск. Правда, это время мне скрасила компания Белы Месароша и Ференца, младшего брата Елизаветы, всего девятнадцати лет от роду, который походил на сестру непосредственностью и энтузиазмом во всём. Ференц тоже решил стать моряком — только что сдал экзамен на офицерский чин, закончив ускоренные курсы военного времени. Больше всего он стремился стать подводником, и в его глазах мы с Месарошем были достойны поклонения, он всё время упрашивал нас поделиться опытом. Наконец настал день, когда Елизавета получила недельный отпуск. Мы сели в поезд, отходивший от городского вокзала, провожал нас Ференц. Последними его словами, обращенными ко мне, были такие:

— Ауфвидерзеен, герр шиффслейтенант. До встречи в Поле!

Странное дело, но хотя я обошел вокруг света и побывал на всех континентах, по нашей монархии мне особенно поездить не пришлось. Вырос я в буржуазно-культурной северной Моравии, поэтому был потрясен, обнаружив, как обширны и разнообразны владения Габсбургов. В теории я вполне представлял себе просторы черно-желтой империи: как во всякой австрийской школе, у нас в классе на стене, рядом с портретом императора в белом мундире, висела карта дунайской державы.

Но я не был готов к встрече наяву с Венгерской равниной, окутанной летним маревом. Далекие журавли колодцев кивали без передышки, пока наш поезд полз как гусеница по бескрайней степи, останавливаясь через каждую пару километров, чтобы пропустить армейский эшелон. Почти полтора дня мы тряслись по бесконечной, плоской как стол местности от Будапешта до Кечкемета, от Кечкемета до Сегеда и от Сегеда до долины Мароша в предгорьях Трансильванских Альп.

Еще менее я оказался готов к тому, что ждало меня на другом конце пути. Определенно, Германштадт представлял собой вполне цивильное местечко и мог сойти за небольшой городок где-нибудь в Рейнланде, если бы не цыгане, турецкие торговцы-разносчики и одетые в овчину пастухи, наводнявшие улицы наряду с бюргерами в черных сюртуках. Однако стоило нам сесть в поезд узкоколейки и двинуться к горам, как стало ясно, что если Австро-Венгрия и соприкасается со Швейцарией, то явно наименее цивилизованным концом. По мере подъема ландшафт становился разительно диким и неухоженным: долины, поросшие дубовыми и буковыми лесами на нижних склонах, а над ними — уходящие ввысь голые каменные стены. Столь же удивительно на протяжении буквально километров менялся и облик населенных пунктов: от аккуратных немецких деревушек к скоплениям потрепанных хижин, а затем к одиноким лачугам, настолько примитивным, что жить в них побрезговал бы даже готтентот.