Эдуард Кондратов - Птица войны
— Он прогнал меня, сэр… Идемте, прошу вас…
— Хорошо, сейчас мы уйдем, — спокойно отозвался Эдвуд. — Кажется, я догадываюсь, в чем дело. Поэтому, Генри, прежде чем оставить их одних, я хотел бы, чтобы вы перевели ему кое-что.
Вильям Эдвуд подергал себя за бородку и поднял глаза к потолку.
— Скажите ему, что сейчас он слаб и не страшен врагу. Если он хочет быть полезным своей родине, ему придется полежать еще недельку-другую — не дольше. Скажите, что война только разгорается и что часть нгати все-таки прорвалась в долину. Сегодня утром я услышал, как об этом говорили работники.
— Неужели? — Генри был не на шутку удивлен. — Почему же вы мне…
— Потому что говорю, как правило, только то, что знаю наверняка, — сердито перебил его ботаник. — Переводите же, сэр!
Когда юноша закончил перевод, в комнате на несколько секунд наступило молчание. Потом за спиной Генри раздался странный звук, одинаково похожий на сдавленный смех и на плач. Он не успел оглянуться: Парирау обхватила руками его шею и, прижавшись телом, захлебнулась истерическим смехом. Опомнившись, она отпустила Генри и с испугом глянула на Эдвуда. Но на нее уже не смотрели: оба англичанина не сводили глаз с побледневшего лица Тауранги, который приподнялся на локтях и силился что-то сказать.
Но вот он опять опустил голову на матрац и закрыл глаза.
— Идемте!.. — шепнул ботаник. Достав из кармана ключ, он легонько подтолкнул Генри к выходу.
— Я еще приду сегодня… — успел бросить притихшей девушке Генри Гривс, скрываясь за дверью.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
в которой на сцену снова выступает земельный комиссар
Если не возражаете, я открою окно, — сказал Эдвуд.
— Ради бога, сэр…
Генри подсунул подушку под локоть и повернулся на бок. После визита к Тауранги он опять вынужден был лечь в постель. Вялость во всем теле, легкое головокружение — видно, не так уж он и окреп, чтобы разгуливать подолгу.
Закрепив на крючке раму, Эдвуд уселся на подоконник и принялся заряжать табаком маленькую закопченную трубку. Генри лежал с закрытыми глазами, с удовольствием втягивая в себя запахи двора. Пахло овчинами, конюшней, прелыми волокнами льна — совсем как дома, то есть не дома — на ферме отца. Может ли он считать ферму у трех холмов своим домом, это еще вопрос. Если старик побоится спрятать у себя двух мятежных нгати, у Сайруса Гривса больше не будет сына. Генри останется с ними, это решено.
— Признайтесь, Генри, вы ужасно разобижены… — проговорил доктор Эдвуд и, чиркнув спичкой по стеклу, поднес к трубке стелющийся от ветерка огонек. — Только скажу вам, сэр, откровенно… — Он сделал несколько коротких затяжек. — Если — вы… пуфф-пуфф… намерены сердиться на своего друга… пуфф-пуфф… я не буду вас уважать…
Трубка, наконец, раскурилась. Ботаник выпустил из усов белесое облачко и прислонился спиной к косяку. Его глаза иронически щурились.
Генри почувствовал себя задетым.
— Странно… — Он дернул плечом и с вызовом посмотрел на Эдвуда. — А разве вас, доктор, не оскорбляет несправедливость? Тауранги назвал меня… Впрочем, я вам уже рассказывал… Неужели вы, сэр, считаете, что он прав?
Ботаник сделал неопределенный жест, но ничего не ответил — опять занялся трубкой. Генри почувствовал, как к щекам приливает кровь. Что значит молчание доктора Эдвуда?..
— Значит, сэр, по-вашему, я предатель? — запальчиво воскликнул он. Губы юноши дрожали.
Эдвуд рассмеялся и тряхнул кудлатой головой.
— Что вы!.. Напротив, дорогой мистер Гривс, вы человек честный и благородный. И на самопожертвование вы способны, а это уже редкость… Но скажите откровенно, как на исповеди: вы не жалеете, что так основательно связались с маорийцами? Что стали свидетелем, нет — даже участником всех этих кровавых событий?
Только секунда понадобилась Генри для раздумий.
— Нет! — твердо произнес он. — Нгати были правы, и я мог быть только с ними. Но ведь они погибли бессмысленно, доктор! Столько жизней… дети… И все напрасно… Это же безумие — воевать с Британской империей, надо искать другие способы выжить… Любой другой! Эта война — не война, это истребление… Сегодня нгати, завтра — нгапухи, рарава, затем все остальные… Разве я мог допустить, чтобы Тауранги и Парирау погибли? Разве вы, сэр, будь вы на моем месте, не стали бы их спасать? Не стали?!
Генри уткнулся лицом в подушку. Никогда еще не испытывал он такого острого приступа тоски и отчаяния, как сейчас. Неблагодарность Тауранги осквернила то, что он считал самым святым — самопожертвование во имя дружбы. Где же справедливость в этом мире?
— Послушайте, Генри, — донесся до его слуха голос Вильяма Эдвуда. — Напрасно терзаетесь: вы были правы, когда решили спасти своих друзей. Вы сделали то, что подсказывал рассудок… И не только разум, но и чувства человеческого долга, любви, сострадания… Но, дорогой мой юноша, ваша правда — правда только для вас. Для вашего же друга она — звук пустой, он не может ее принять, потому что Тауранги действительно неотделим от своего народа. Ваш разум европейца сказал вам: спаси хотя бы две жизни. А сын Те Нгаро живет другим: борьбой, ненавистью к захватчикам, преданностью интересам племени, родной земли. Не правда рассудка, а правда страсти руководит его поступками… Не сердитесь на него, Генри… И простите меня, если я обидел вас чем-то…
Эдвуд умолк, выколотил потухшую трубку и, спрыгнув с подоконника, сел на краешек кровати. Тяжелая рука ботаника опустилась на плечо Генри.
— А что касается бессмысленности сопротивления, — задумчиво продолжил Эдвуд, — тут вы, пожалуй, в корне неправы. Во-первых, я не думаю, что нашей королеве так уж и легко удастся прибрать к рукам всю Новую Зеландию. Нгати — маленькое племя, и то какие хлопоты… А ведь сколько на новозеландских островах по-настоящему могучих племен… Помяните мое слово, большая война впереди. А во-вторых… Мне довелось побывать на разных островах Океании. Видел я народности и племена, которые смирились перед нашей короной. И что ж? Вымирают, чахнут. А в Австралии, где на туземцев, как на лис, охотятся? А облавы на Тасмании, где скоро вообще не останется ни одного аборигена? Это лучше? Нет, дорогой юноша, хуже. И если нгати погибали на ваших глазах, так только потому, что для них борьба — единственный шанс выжить. Я, признаться, крепко верю в маорийцев, и Англия, право, должна обломать об них зубы… Дай-то бог…
Последние фразы доктор проговорил с нескрываемым ожесточением. Не отрывая головы от подушки, Генри с удивлением косил глазом на ботаника: он знал, что мистер Эдвуд симпатизирут маорийцам, но чтобы заявлять такое…
