Андрей Буровский - Орден костяного человечка
— Вам сколько ложек? А лимончика? — раздавалось в этом кабинете. И только через несколько минут, в конце чайной эпопеи — задумчивое. — Так это о чем же мы? Ага! Ага: о том, что партия и правительство помогли вам убрать трех ненужных вам людей из своего окружения, верно? Мы не в претензии! Не подумайте! — Хозяин кабинета даже замахал обеими руками на Кислотрупова, хотя ему и голову не пришло бы высказать что-то такое… — Все трое оказались врагами народа, и мы можем только благодарить вас, Василий Сергеевич, с прекрасной помощью нам… Но я не закончил важной мысли: что следует из того, что вы ни разу не ошиблись в оценке вражеских качеств этих людей?
Кислотрупов пожал плечами, замычал, мотая головой. Хозяин кабинета помолчал.
— Следует из этого то, — тихо начал говорить он вдруг; тихо, страшно и значительно, — следует то, что, вдохновляясь единственно правильной идеологией, ошибаться нельзя. А раз так — все ваши сомнения, дражайший Василий Сергеевич, — они от того, что вы некрепки в марксизме-ленинизме-сталинизме.
Кислотрупов подавился чаем, вытаращил глаза, стал махать руками на собеседника, издав мученический стон.
— Не спорьте! — тихо крикнул собеседник, обратив к Кислотрупову останавливающую ладонь, хотя оцепеневший Кислотрупов и не подумал возражать. — Вы сомневаетесь в том, что ваша экспедиция даст необходимый результат… А я так не сомневаюсь в этом! — взревел вдруг собеседник Кислотрупова. — Не сомневаюсь потому, что знаю, какие чудеса творит правильная идеология.
Вот хотя бы Толстов — наш, советский, правильный ученый, сразу нашел в Узбекистане крепость Топрак-Калу. А тем самым и подтвердил существование рабовладельческого строя в Средней Азии! Что рабовладельческий строй везде и всегда был одинаковым! И мы благодарны Толстову.
Вот Окладников — тоже наш человек, устремленный в коммунизм, знающий правильную методологию… И тоже нашел в Средней Азии скелет неандертальца. Буржуазные ученые придумывали, будто не везде были неандертальцы, а Окладников нашел его в Тешик-Таш, в Узбекистане, и тем доказал, что неандертальцы были везде! — торжествующе поднял палец к потолку хозяин кабинета.
— Так что вот лично у меня никаких сомнений нет в том, что ваша экспедиция завершится успешно… Очень успешно, Василий Сергеевич! Иначе и не может быть при правильной методологии и при такой заботе партии и правительства о вашей экспедиции и лично о вас. Ваши сомнения… я не говорю, что это — неуспех экспедиции… я говорю: ваши сомнения — это уже сомнения в правильности марксистской идеологии…
Хозяин склонил голов к плечу. Какое-то время молчали оба — и владелец кабинета, и Кислотрупов с пересохшим горлом.
— Не говоря ни о чем другом, милейший Василий Сергеевич… Не говоря ни о чем другом, ведь партия и правительство чем руководствовались? — Минута молчания, и тихо, очень внушительно — Да тем, что вы, Василий Сергеевич, и есть человек, проникнутый величием марксизма. Если экспедиция не даст того, что мы ожидаем, получится — партия и правительство ошиблись. А такое может быть, Василий Сергеевич? Или не может?
Кислотрупов издал протестующий звук, опять махнул рукой на хозяина кабинета.
— Правильно, Василий Сергеевич, быть этого никак не может! И если что-то будет не так — получится, что кто-то обманул партию и правительство. Какой-то враг народа ввел ответственных лиц в заблуждение и только притворился истинным сыном партии и верным последователем товарища Сталина. Но я уверен, — голос говорившего окреп, — я уверен, что вы, Василий Сергеевич, — истинный сын партии и настоящий сталинист! Я убежден, что найдете нужную вам… и нам «конфетку». То, что нужно в этой экспедиции. Кстати, есть мнение… — говорящий сделал паузу, продолжил чуть тише, значительней, — есть мнение, что вам пора подавать заявление в партию.
— Конечно! Конечно, я… Я в любой момент…
— Не надо в любой! — поморщился сидящий за столом. — Это не такое дело, которое можно делать в любой день! Вы подумайте, подумайте и еще раз подумайте… А рекомендацию я вам всегда дам, и охотно.
И вдруг совсем другим, деловым тоном:
— А что еще вам нужно для успеха этой экспедиции?
Кислотрупов знает: сейчас можно просить. Просить все!
И для экспедиции, и для себя лично. Хоть дачу на Черном море, хоть разрешения съездить в Париж. Нет, дачу просить еще рано… Он начинает прикидывать, и тут же в комнату вбегают двое — этот Малинин и второй, передергивая затворы пистолетов. Дуло смотрит прямо в лицо Кислотрупову.
— Не здесь! — бросает сидящий за столом. Он поднимается, опершись руками на стол, делает широкий жест рукой. — Вон туда!
А пистолеты сразу же плюют огонь, раз за разом бьют в упор, прямо в глаза Кислотрупову, и он со сдавленным воплем просыпается…
Ох… Ну зачем, зачем сто раз снится вся эта гадость?! Этот разговор снится подробно, дословно — так, как он состоялся четыре месяца назад. И дурацкая сцена, в которой его убивают. Все это будет не так. Бог мой! Что он подумал?! «Будет не так»… Он сам уверен, что погибнет!
Кислотрупов лежал на кровати, зажимал бухающее сердце. Сердце болезненно сокращалось, заходилось в сильных перебоях. Ну зачем?! Зачем оно все снится и снится! — готов был завыть Кислотрупов. Мало экспедиции, мало всего, тут еще и эти сновидения…
Может, воздуху свежего мало? И, протукав босыми пятками, Кислотрупов распахивает окно. Уф… Несется чудный запах скошенных лугов, сереют избы в свете ущербного месяца, пищат незнакомые птицы — где-то в сторонке, в кронах деревьев. Тишина, покой летней ночи. И ненависть к тем, кто здесь живет, кто может дышать каждую ночь таким воздухом, кто не покрывается холодным потом, не ждет каждую минуту стука в дверь, кому не нужно выдавать результат любой ценой… Сидят вот тут, тихо-спокойно, а ему скоро надо вставать, одеваться, опять делать все, чтобы эти, в НКВД, продолжали ему улыбаться! Везет, везет этому мужичью! Вот попахали бы так, как он…
Стиснув руками подоконник, с потяжелевшим затылком, опустив вниз бурое лицо, Кислотрупов с трудом отходил от приступа неврастении. Приложиться бы к заветной бутылочке, да нельзя… Не время прикладываться к ней, — и так повадился он по утрам припадать губами к горлышку, втягивать жгучую жидкость, вливая вместе с ней уверенность в себе и силы жить.
Ночь свежая, в Сибири редко по ночам тепло; теперь нет в комнате застоявшейся духотищи. Сейчас он будет спать, и больше не приснится ничего, и он выспится, выспится, выспится…
Но вот беда: как ни заклинал самого себя и свои сны Кислотрупов, в глубине души отлично знал — опять начнется чертовщина, и покруче… Потому, наверное, сам презирая себя, извлек он все-таки заветную баклажку, приложился губами к стеклу и почувствовал, как в его тело вливается покой, сила, уверенность в себе и сама жизнь.
