Убей фюрера, Теодор - Анатолий Евгеньевич Матвиенко
Во время воздушных налётов они даже не тащили Хельмута в бомбоубежище. Тем более, часть тревог оказалась ложной, союзники пролетали над Магдебургом к Берлину. Окраины не бомбили, но случайные взрывы гремели регулярно. Вокруг полудюжина домов превратилась в руины. Безумный Хельмут плясал около пепелищ на костыле и орал небесам «мазилы!»
Однажды Зельда прошептала: «Господь, избавь меня от него…» Под грохот взрывов и шелест осыпающейся бетонной крошки женщина просила бомбу на голову своего мужа!
В Магдебург хлынули беженцы. Люди верили, что сюда первыми войдут западные союзники, а не красные. Что вермахту удастся отстоять город, никто уже не заикался. Все ждали иностранную оккупацию, любые перемены, только чтоб кончился кошмар.
Почта ещё работала, и в марте Элен получила вдруг письмо с единственным словом: «Скоро!» Зельда видела – молодой человек приезжает редко. В его краткие визиты хозяйка убегала с мансарды и как могла занимала Хельмута, норовившего вскарабкаться по лестнице наверх. Не нужно было особой проницательности, чтоб догадаться: Элен увезут.
Англичанка, первые месяцы вызывавшая лишь отвращение, стала членом семьи, с потерей сыновей и безумием мужа – единственной семьёй Зельды. Элен робко предложила: хочешь с нами во Францию? Немка отказалась: сейчас толпы людей пытаются пробиться за линию фронта, мало кому удаётся… но вы попробуйте.
Почему у беглецов лучшие шансы, чем у других, Зельда увидела, когда у дома затормозил чёрный «Мерседес» вместо привычного «Хорха». С кавалером англичанки приехал представительный мужчина, казавшийся ещё солиднее, хоть тому по плечо. И оба – в эсэсовской форме!
Элен чуть не плакала от восторга, бросилась к своему долгожданному, повисла на шее. Он тоже радовался, но больше торопил. Никак не оценил её голубое пальто, совсем новое, точнее, если быть честными, перешитое из другого. Зато гармонирующее с пронзительным цветом весеннего неба.
– Дорогая, двух мужчин с женщиной арестуют у линии фронта. В машине переоденешься, спрячешь волосы. Будешь шарфюрером из медицинской службы СС.
Он критически осмотрел её багаж, согласился только на один чемодан. Элен взмолилась:
– Дорогой, я оставила сумочку… Ту, что привёз из Парижа. Прошу! Кажется… в мансарде на столике.
Под негодующим взглядом второго офицера друг Элен метнулся в дом, девушка села в «Мерседес», пожилой штандартенфюрер – тоже. Зельда почувствовала наворачивающиеся слёзы. Обещание писать, приехать, увидеться – всё это пустое, они расстаются навсегда. Женщина потерла глаз исхудавшей рукой.
– Ку-уда? – она вцепилась мёртвой хваткой в рванувшего было к машине инвалида.
Наверно, поиски сумочки затянулись. Когда молодой мужчина выбежал на крыльцо, сверху донеслись звуки авиационного мотора. Офицер охнул, бросился вперёд, остановился…
Улицу словно вспахало плугом. Борозда врезалась в лимузин, встряхнула его точно тряпку и вздыбила мостовую дальше. Едва не цепляя крыши, пронёсся самолёт с белыми звёздами. Зельду толкнула воздушная волна. У палисадника рассыпались цилиндрики стреляных гильз.
Скинув оцепенение, женщина кинулась к изуродованному «Мерседесу». Рядом стучал костылём Хельмут, изрыгая проклятия. Безумец шустро доковылял до разбитого стекла.
– Гляди, а нашей Элен там и нет. Сидит себе голубое пальто без головы.
Увидев это пальто, Зельда закричала.
Она не видела, как приблизился офицер и замер возле «Мерседеса», ничуть не волнуясь, что летающие низко американцы заметят его форму. Он отстранённо смотрел на самолёт, снова прогремевший над головой, на белые звёзды и рисунок хищной фигурки грифона. Потом открыл мятый багажник и ушёл с чемоданом в руке.
* * *
Чувств нет. Сгорел какой-то предохранитель. Только внутренний голос понукает: есть приказ выйти к союзникам и выжить.
Плевать я хотел на приказ! Но тащусь. На нейтралке переодеваюсь в штаны, грубые ботинки и короткое пальто полувоенного вида. С собой беру только ствол и часть документов.
Глубокая ночь. По глазам бьёт свет неожиданно включённых автомобильных фар, раздаются крики стоять-лежать. Явно с американским произношением. Сегодня мне особенно везёт на США.
Но пехотинцы точно не летали над Магдебургом. Падаю на колени, руки вверх. Ко мне выходит группа с сержантом во главе, торопливо им говорю: я один, и мне нужен офицер британской разведки. Объясняют, как они рады гостю, обнаружив удостоверение СД. Но если сравнить с гостеприимством абвера летом тридцать шестого, то даже гуманно.
Утром два крепких сержанта тащат меня из импровизированной камеры, попросту – большого каменного амбара. Уоррент-офицер заявляет, что эсэсовцев расстреливают без суда и следствия. Отвечаю: правильно, но я – британский агент, прошу сообщить о моём появлении майору Колдхэму из УСО или хотя бы кому-то из английской разведслужбы. Не верят, зато больше не бьют и даже угощают армейским пайком.
Маркиз находит меня через сутки, чрезвычайно важный, воплощение спасителя Альбиона. С ним американец, седой, с цепким взглядом. Ах да, для полной картины нужно сказать – белый, среди пехоты много цветных, особенно нижних чинов. Этот, если не путаюсь в их знаках различия, довольно высокопоставленный, полковник.
Не успев поздороваться, Колдхэм рявкает:
– Где Элен? Брат извёлся…
– А почему не позволили вывести её в январе?
– Не порите чушь, Валленштайн! – он обрывает меня начальственным тоном. – Это приказ из Лондона. Где Элен?
– Её расстрелял «Тандерболт» в Магдебурге. Американский.
В глазах полковника напряжение. Неловко, что освободители Европы случайно убили союзницу? Плевать на его замешательство. И мне плевать на гнев Колдхэма. У меня сгорели предохранители. Нет чувств.
– Вы её не уберегли!
У него чуть дым из ушей не идёт.
– От «Тандерболта?» Извините, я не зенитка.
– Что скажет брат… – стонет маркиз. Неужели передо мной тот самый человек, что с патриотическим апломбом вещал в Греции: во время войны рискует каждый, дабы другие жили в счастливом мире? От апломба не осталось ни следа, англичанин начинает вопить. – Полковник! Казните мерзавца. Он был начальником айнзацкоманды!
Американец не спешит навстречу пожеланиям союзника, уж больно диссонансом они звучат после разговора о самолёте. Прихожу на помощь полковнику.
– Сэр! Слова этого джентльмена – святая правда. Так я поддерживал агентурную легенду. Хочу лишь добавить, что в тридцать девятом сей джентльмен сдал двух агентов МИ-6. Гестапо их схватило и казнило. У меня с собой фотокопия доноса.
И проявленная микроплёнка с сотнями других, не менее интересных документов. Мой первый взнос на службе Его Величества в новом статусе. Не ожидал, что так быстро пригодится.
Американец принимает гениальное решение.
– Идите вы в задницу. Оба. Дел по горло, а вы ещё со своими дрязгами, – когда нас усаживают в машину, возвращает оружие и документы. – Вы мне не нравитесь, штурмбаннфюрер. Совсем. Но тот, надутый, – ещё меньше. Осторожнее с ним.
В самолёте по пути в Лондон маркиз холодно приносит извинения.
Мне абсолютно безразличны и Колдхэм, и его слова. В голове звучит совсем другой голос – её. Не в последнюю встречу, слишком короткую. Раньше.
«Мне скоро тридцать! Я старуха! Я безобразна. В Англии тьма молодых девушек, а мужчин… Стольких мужчин унесла война! Я останусь старой девой!»
Разубеждал как мог. Говорил: ты прекрасна. Не хотел брать обязательств в том подвешенном состоянии, вдруг арестуют или убьют. А после июля решился. Она обещала ждать сколько нужно. Вот и объяснение, отчего её не удалось вывезти в январе, – Элен отказалась сама.
У меня не осталось ни одной фотографии. Мысленно воспроизвожу её счастливое лицо на ступенях дома в Магдебурге. Пальто небесного цвета, светлые волосы забраны под аккуратную
