Убей фюрера, Теодор - Анатолий Евгеньевич Матвиенко
Британский офицер, совершенно не похожий на военного своей сутулой фигурой и толстыми линзами очков на асимметричном носу, похоже, не желает верить ни единому слову из моей брехни: фюрер улетел в ставку «Вольфшанце» у Растенбурга, штандарт над крышей Бергхова и двойник на прогулке красуются для маскировки. Хуже, что я сам себе не верю. Ещё поднимаясь по лестнице, думал произнести совсем другие слова.
Операция отменяется. Я спас Адольфа Гитлера от верной смерти! Будь оно всё проклято…
Через неделю после сорвавшегося покушения в Альпах снова отираюсь в свите вождя. Прусское «Волчье логово» лучше приспособлено к защите от внешнего удара, здесь оборудован подземный бункер. Но в июльскую духоту фюрер предпочитает деревянные домики-блоки на поверхности, в них же проводит совещания с военными. На одно из таких совещаний, по-моему о формировании новых дивизий из резервистов, прибывает полковник Штауфенберг. На ипподроме нас познакомил Хайнц Брандт. Штауфенберг в Северной Африке потерял руку и глаз, но упорно занимался конным спортом, чтобы вернуться в строй.
Думая, что имеет смысл поздороваться, я направляюсь к нему. Полковник заметно нервничает, как и большинство посетителей фюрера. У него, однорукого, сразу два портфеля. Наверняка набрался документов, чтобы ответить на любой вопрос. Он мне симпатичен, несмотря на увечность, аристократическим лицом, высоким ростом, интеллигентностью. Словом, всем тем, что заслуживает уважения у немцев, если с ними не воевать.
– Добрый день, барон! Вам помочь?
Штауфенберг отказывается.
– Говорят, всё зависит от настроения фюрера, а не от бумаг. Не знаете, как он сегодня?
– Говорят, средне, – в тон полковнику отвечаю я.
Военный бросает попытки упорядочить бумаги и решительно, как в омут, шагает к блоку мимо двух охранников. Меня они скорее пристрелят, чем пропустят, зная про натянутые отношения с Раттенхубером. Наверняка тот проинструктировал соответственно.
Не знаю, какое настроение у Гитлера, но буквально через несколько минут Штауфенберг выскакивает обратно и несётся к служебному «Мерседесу». Значит, фюрер не в духе.
Почему я не обратил внимания, что полковник выбежал лишь с одним портфелем, не придал значения его нервозности? Мне воспрещено, но после Штауфенберга в блок зашёл ещё Брандт, дружески кивнув на ходу. Я мог предупредить… Почему очевидные вещи сложились в голове, только когда грянул взрыв, и створки дверей вынесло как бумагу?
Позже выяснилось, что Брандт зацепил ногой злополучный портфель и переставил его. Это стоило жизни олимпийскому чемпиону. Гитлер в момент взрыва топтался у окна, отделался ранениями и контузией.
Дальше – словно в бреду. Мюллер и Кальтенбруннер получают приказ арестовать сотни человек, заговорщиков и «вероятно причастных». Я битый час даю показания в гестапо, тем самым людям, что не забыли, кто изуродовал их коллегу. Яркий свет в лицо, крики, угрозы, но даже пальцем не тронули. Протоколируют мои речи, как я убеждал Раттенхубера усилить охрану вождя, а генерал не внял уговорам.
В Управление специальных операций доношу, что находчиво прикрыл Штауфенберга, тем помог активировать мину, лгу и изворачиваюсь. Этой же версией оправдываюсь перед графом. С товарищами из НКВД общаться чуть легче, фюрер всё-таки жив. Тем не менее и от них получаю по шее, отчего допустил покушение.
Тройной агент – это человек, получающий неприятности с трёх сторон.
Потеряв веру в генералитет, Гитлер, наконец, приходит к мысли подписать мир с англичанами на любых условиях, лишь бы выбраться из западни. Он надеется, что они проявят сговорчивость после контрудара под Арденнами. Под американскими бомбами наступление захлёбывается. Красная армия на востоке безжалостно разбивает иллюзию «Альпийской крепости».
Вопрос даже не в поражениях. Британцы вообще не хотят иметь дела с Гитлером.
В последние месяцы агонии рейха я редко выхожу на связь с Москвой и Лондоном. Только если получаю важную информацию, оставляю её в «почтовых ящиках». Радисты не знают меня, как и я их. Радиопеленгаторы гестапо работают с потрясающей чёткостью, каждый выход в эфир грозит провалом – сам не сажусь за ключ. Но и закладка в тайник – жутко рискованное дело, если связной спалился и раскололся, все секретные места под наблюдением…
Наконец получаю из Лондона «добро» на эвакуацию.
Мы выезжаем в Магдебург на служебном «Мерседесе» графа. Добрая половина Берлина лежит в руинах, трудно представить, останется здесь хоть камень на камне, если его возьмут штурмом.
Я за рулём, «дядюшка» рядом, молча взирает на безрадостные картины.
Патрули, посты. Беженцы с востока и просто бездомные, чьё жильё разнесла очередная авиабомба. Зенитные расчёты и пожарные, что выбиваются из сил. Совсем мало автомобилей, потому что нет бензина, улицы в конских каштанах. Огибаю воронки, их больше некому заделывать. Под колёсами хрустят мусор и осколки битого стекла – все не объедешь. Ежеминутно жду, что спустит колесо.
Нас тормозит на каждом посту жандармерия. Мы оба в форме – штандартенфюрер и штурмбаннфюрер, но пока не изучат командировочное, не пропускают.
– Вольдемар, – подаёт голос мой спутник, когда мы оставляем столицу далеко позади и тащимся вдоль бесконечной армейской колонны, точнее, колонны Фольксштурма, сплошь дедушки с МП-40 и мальчишки-подростки с «Фаустпанцерами». – Ты, дорогой «племянник», наверняка задумывался, что в Британии я буду единственный, кто осведомлён о твоей службе на НКВД. За линией фронта имеет смысл от меня избавиться, так?
– Имеет. Но не буду. Надоело убивать. Домыслы о большевиках оставьте себе.
Он упрямо вздёргивает подбородок.
– Это не домыслы – документы. Британцы обнаружат их в Берлине. Если я не подскажу, где их найти и уничтожить.
Старый шантажист… Получи своей монетой!
– Гипотетическая работа на русских – отнюдь не преступление. У меня есть более интересные факты. Кто формировал айнзацкоманды, комплектовал для них кадры, подбирал в руководство айнзацгрупп самых отъявленных негодяев – Раша и Мейзингера? Если я шпион, значит, исполнял приказы, избегая провала. Но вы, «дядюшка», не состояли на связи ни с Москвой, ни с Лондоном. Вы – организатор деятельности СС и не озаботились о прикрытии, как тот же Шелленберг, что сейчас пытается спасти хотя бы пару тысяч военнопленных.
Вообще-то граф – всего лишь высокопоставленная канцелярская крыса, но если правильно подать дело, получит петлю. Ему крыть нечем. Затравленно озирается, он же первый замечает самолёты.
Целая туча, она хорошо видна через ветровое стекло, как огромный рой мелких мошек. Давлю на газ, не жалея бензина. Конечно, армада прёт на Берлин, и вряд ли какой самолёт оторвётся от строя ради единственной легковушки, удирающей на запад. Если не убьёт случайная бомба, не задержат немцы, не пристрелят американцы, через пять-шесть часов я буду у союзников. Моя шпионская миссия в Германии закончится – на свободе, в гестаповской тюрьме или в могиле.
Ради чего я девятый год на холоде? Ради чего погубил столько людей?
Самое Главное Задание, неприятное и странное, выполнил неожиданно легко, спас в Бергхофе величайшего в мире преступника, дальше его хранила судьба. Оно того стоило? Я реально изменил ход войны нарушением сепаратных интриг? Или отработал долг перед совестью, раскрыв Центру план укреплений вокруг Берлина? А, быть может, действительно важное дело ещё впереди.
У военного человека есть прекрасное лекарство от терзаний. Просто выполнять приказ. В моём случае – внедриться в МИ-6. Но это лекарство спасает не всегда, не всех и не от всего.
Глава 22. Ненависть
Шнапс давно кончился, и мешок зерна, и даже картофельные очистки. У Хельмута Кёлера помутилось в голове.
Сын в английском плену. Горе нечем залить! Бывший штурман превратился в сущее проклятие для
