Великий Бенин - Самуэлла Иосифовна Фингарет
Наконец отец поднялся, вытер руки о полосатую ткань, которую мама держала наготове, и они вышли из дома…
Усама двигался по улице медленно, важно, с достоинством кивал головой низко кланявшимся ему мужчинам и женщинам. Жороми шел за отцом, стараясь подражать его мерной поступи. Мальчик гордился своим отцом, ведь его отец самый главный мастер, самый большой человек в квартале литейщиков. Когда Жороми станет взрослым, он будет таким же, как его отец. Правда, иногда мальчику хотелось стать музыкантом, научиться играть на дудках и на барабане. Но чаще всего он мечтал стать воином из свиты самого обба: среди мальчишек их квартала он бегает быстрее всех, выше всех взбирается на пальму, да и в борьбе его победить нелегко.
— Отец, кто главнее — музыкант, литейщик или воин?
Усама с удивлением повернул голову к Жороми. По мнению старого мастера, нет дела более важного, чем литье металла. Но, догадавшись, какие сомнения тревожат сына, он ответил ему так:
— Музыкант радует сердце в день праздника. Скажи, кто помнит о нем в будни? Воином становится каждый мужчина, если приходит война. Но что делать воину, когда люди строят дом или сажают хлеб? Наша работа нужна всем. Разве не мы, мастера-литейщики, делаем копья, которыми убивают врага, и топоры, которыми рубят деревья? Кроме того, мы умеем превращать бронзу в музыкантов и воинов, в людей и животных, в змей и птиц. Мы заставляем бронзу говорить о буднях и праздниках, о мире и о войне. Работа литейщика живет всегда, потому что всегда живет бронза; бронза в руках мастера расскажет обо всем, что было и что есть. Но чтобы стать большим мастером, подчинить себе бронзу и услышать ее звон, надо уметь слушать музыку и быть проворнее охотника на леопардов.
Отец и сын шли в тени глиняной ограды, тянувшейся вдоль всей улицы. Эту стену Жороми изучил наизусть. Как часто он простаивал перед ней, ожидая, пока отец кончит работу; как часто он заглядывал в щелочку всегда закрытой двери, надеясь разглядеть тайну, что скрывается там, за стеной! Неужели сегодня дверь впустит его?
И дверь раскрылась. Вслед за отцом Жороми вошел в большой квадратный двор. Он увидел множество построек с узкими окошками под самыми крышами. Большие плавильные печи стояли в центре двора. Около них суетились измазанные глиной, одетые в рваные тряпки люди. Они раздували огонь в топках, ногами месили глину. «О, да ведь это рабы», — испытывая легкий страх, подумал Жороми, провожая глазами тощих людей, несущих на головах большие бронзовые плиты.
Однако задерживаться было некогда. Отец пересек двор, и Жороми заторопился. Еще несколько шагов, и они вошли в помещение мастерской. Молодые и старые мужчины поспешно поднялись им навстречу.
— Желаю силы и благополучия, — важно проговорил Усама в ответ на приветствия мастеров. — Сегодня большой день: мой сын впервые вошел в мастерскую, где живут тайны металла. Я привел его к вам, чтобы среди мастеров, таких, как вы, он стал настоящим мужчиной, это значит — настоящим мастером. В нашей священной работе нет отцов и сыновей, а есть мастера большие и малые, хорошие и плохие. Возьми мальчика, Осунде, — Усама подтолкнул сына к высокому юноше, — и сделай из него человека, как пять весен тому назад я из тебя, несмышленыша, сделал хорошего мастера.
С этими словами Усама покинул помещение мастерской. Жороми смутился. Он растерянно посмотрел вслед отцу, потом перевел взгляд на молодого мастера и неожиданно для самого себя улыбнулся.
— Эге, — усмехнулся в ответ и Осунде, — ты, я вижу, мальчик веселый. У меня тоже веселое сердце, значит будем друзьями. А сейчас мне весело вдвойне.
Жороми серьезно кивнул головой:
— Я это знаю.
— Что ты знаешь, маленький человечек?
— Я знаю, почему тебе весело больше, чем было два дня тому назад. У тебя радость на сердце, потому что ты взял в жены девушку Ириэсе. Я был вчера на вашей свадьбе.
— О, — засмеялся Осунде, — значит, мы друзья со вчерашнего дня. Бери скамеечку, садись рядом и смотри. Я научу твои руки всему тому, что умеют делать мои. Но помни, знания рукам дают голова, глаза и сердце, — пальцами правой руки Осунде коснулся лба, глаз и груди Жороми, словно для того, чтобы мальчик запомнил сказанное навек.
Затем началась работа. Осунде взял большой ком чистой глины и, ловко разминая податливую массу, придал ей подобие птицы.
— Но у этой птицы нет клюва, глаз и крыльев, — удивился Жороми, зорко следивший за работой.
— Не торопись, увидишь и остальное.
Клюв, гребень и крылья Осунде вылепил отдельно и приладил их к птице. Потом он взял деревянный нож и, обмакивая его в миску с водой, загладил неровности глины. И вот уже в руках мастера не просто безымянная птица, а настоящий петух.
Осунде осмотрел его со всех сторон и кивнул головой, видимо оставшись довольным своей работой.
— Возьми этого мокрого, — подал он глиняного петуха Жороми, — отнеси во двор и положи на солнце у стены, а мне оттуда принеси сухого.
Стараясь не дышать, Жороми бережно взял в руки петуха и вышел во двор. Около стены мастерской он увидел длинную скамейку, на которой сушились глиняные петухи и змеи. Жороми осторожно положил на свободное место принесенного петуха и взял другого, просохшего и твердого, как камень. У него была по-боевому задрана голова и широко расставлены крепкие ноги.
Когда мальчик вернулся, около мастера была уже не глина, а чаша с растопленным воском. Осунде взял принесенного петуха, поставил его на маленький табурет и, орудуя тонкой деревянной лопаткой, быстро покрыл птицу воском. Клюв, гребень, крылья и хвост мастер отделал с особой тщательностью, раскаленным на огне ножом вырезав рисунки нарядного оперения. Осунде работал молча. Молчал и Жороми, как завороженный следя за руками мастера.
Воск стал гладким, блестящим, на его поверхности забегали маленькие светлые блики. Держа петуха за подставку, молодой мастер повернул птицу к мальчику, и Жороми вскрикнул от радостного изумления — таким красивым показался ему этот застывший в горделивой позе петух.
— Ну, а теперь посмотри на него в последний раз, — Осунде вернул птицу на скамеечку. — Больше ты его таким не увидишь. Воск умрет, а его место займет металл.
— Почему же воск должен умереть? — удивленно и горестно спросил мальчик. — Ведь он так красив, гладок и блестящ.
— О, бронза
