Филарет – Патриарх Московский - Михаил Васильевич Шелест
— Возмужал ты, Федюня! Или траурное платье тебя, э-э-э, взрослит? Как живётся при дворе?
— Грех жаловаться, отец.
— Отец? Хм! Ещё недавно тятей звал. А теперь — «отец». Вроде ж мал ты ещё? И не вьюнош, даже, а поди ж ты: «отец». Я деда твоего только лишь годам к двадцати стал так называть. А тебе-то девяти ещё нет…
— Может в метриках что напутали? — спросил я тихо-тихо. — Меня за пятнадцатилетнего считают.
— Суров ты лицом, Федюня. Всегда был, а сейчас и подавно, — прошептал отец.
— Меня царь дворовым воеводой назначил, хлопот много.
— Иди ты! — даже отшатнулся отец. — Как такому быть возможно? Дворовый воевода — это же высший чин при дворе! А ты… Кто ты?! Ты же никто! Дитя неразумное!
Я пожал плечами.
— Значит разумное, коли доверил. Подо мной стрельцов четыре тысячи и личной охраны пятьдесят человек. Четверо детей купеческих в свите. Царь бывшими царскими палатами, что в Александровской Слободе, одарил.
Вот после этих слов отец и сказал сурово:
— А в Москве дома жить будешь! При отце! Ибо мал ты ещё отдельно жить! И дядьку я тебе приставлю! Дела вести. Нет, троих дядек!
Я был против того, чтобы кто-то вёл мои дела, но спорить с отцом в часовне не стал. Наш разговор продолжился дома, но аж на третий день после прибытия похоронного поезда в Москву, ибо после долгой процедуры погребения Анастасии Романовой, мы были приглашены сначала за поминальный стол, потом сразу же перешли на царскую братчину, где даже мне пришлось пригубить пьяного кваса, сиреч — пива. А уж все остальные приглашённые, вместе с царём, упились в хлам.
Хоть я и не пил алкоголь много, однако меня то и дело провоцировали на выпивку, вопросом: «Ты меня уважаешь?» и отхлёбывать из чарки приходилось. Особенно меня достал Александр Иванович Вяземский — брат Афанасия Вяземского, совсем ещё недавно самого ближнего к царю человека.
До моего появления при дворе тот был стольником, то есть тем, кто обслуживал царя за столом. Царь жаловался мне, что только ему доверял и только из его рук пил лекарства. Почему он ему доверял, не знаю. Афанасий умер под пытками в Александровской слободе буквально за неделю до смерти царицы, а до этого более месяца сидел в тёмном каземате царского дворца.
Александр Иванович подкрадывался ко мне сзади, предлагал выпить с ним и побрататься, но я постоянно посылал его лесом. Так и говорил: «Иди ты лесом, Александр Иванович! Я царский воевода и мне царя охранять надо, а не пить». Вяземский пучил в изумлении глаза и отваливал. А через пятнадцать минут подкрадывался снова.
Он сидел за прямым столом в самом его конце, а прямой стол был почётнее кривого, стоящего углом у противоположной и фронтальной стен. А мне, если что, отвели место самое ближние к царскому столу. Все поначалу «охренели», когда Иван Васильевич провёл меня до этого места и усадил. «Братчина» не была официальным мероприятием, на котором первым возле царя и во главе прямого стола сидел бы митрополит московский. Сейчас это место пустовало и на него царь и усадил меня. Усадил и громко так сказал:
— Смотри за ними.
Царь медленно обвёл «братанов» хмурым взором и погрозил пальцем.
— Вот я вам!
Я сидел спиной к царю, но за ним находилась стена и поэтому я за него не опасался. Кстати, пока он вёл меня к моему месту за столом, то специально прижимал руку так, чтобы почувствовать с собой ли у меня мои ножи. Ножи были на месте, но помимо меня тут и других гостей было достаточно, кто имел при себе холодное оружие в виде кинжалов.
Рядом со мной сидел брат царя Юрий, далее — Андрей Старицкий, за ним Бельские, Шуйские, Борятинские, Трубецкие, Воротынские, Нагие, Черкасские… На них мне указал Иван Васильевич после первых трёх чар пенных напитков. Каждый пил что хотел, подзывая одних разносчиков братины и отсылая других. Было три напитка: пиво, мёд и брага. Причём других напитков, типа морсов или взваров, на столе не было. Я сразу сказал царю, что пить не буду, а лучше присмотрюсь к нашим собутыльникам. Иван Васильевич только понимающе хмыкнул. Во время движения к Москве мы успели обсудить с ним структуру и задачи приказа тайного сыска. Вот через три чарки он и подошёл сзади и стал шептать, перечисляя имена сидящих за моим столом.
Из Кремлёвских царских палат никого не выпускали, даже по нужде, и вся братия и спала, и… там, где пила. Самые хитрые заранее сползли под стол и устроились там, подложив под голову сапоги. Другие хитрецы заранее захватили лавки и сундуки. Мы с царём ушли в царские покои. Причём шёл я, а государь висел у меня на плече. Слуги бегали с нужными горшками, как заведённые.
И так за двое суток мы кемарили раз десять. Государь засыпал, очень скоро просыпался уже трезвый, будил меня, мы возвращались к питухам, будили их, и царь снова напивался до положения риз.
Самые хитрые, спавшие под столом, в итоге, выспались и чувствовали себя лучше, ибо спящих на лавках и сундуках государь просто стаскивал и усаживал за стол, а про тех, кто лежал под столом, забыл. Поэтому к концу вторых суток все остальные в буквальном смысле валились с ног.
Вернувшись через два дня в свою усадьбу, я отправился в отведённые для меня хоромы, и проспал там сутки «чистого времени». Впрочем, столько же, сколько и отец, потому что меня разбудили тогда, когда он проснулся. Проснулся и позвал меня к себе, вроде как, на обед, хотя уже был вечер, ибо прозвонили колокола вечерней службы.
Отпившись пузырившимся квасом, я накинулся на жидкий, специально сваренный для нас, питухов, густющий, но ещё жидкий холодец, называемый армянами «хаш», тоже, как и они, накрошив туда сухой лепёшки. Так сделал и отец. Это он три года назад показал мне, что такое «мужская» еда. Детям крутой бульон не давали. Теперь же я уверенно указал нашему стольнику на
