Вера Космолинская - Смех баньши
— По крайней мере, тут наши вкусы сходятся. — Она подвинула мне резную дощечку с кусками сладкого пирога и засахаренными фруктами.
— Но увы, — проговорила она затем. — Ты был так далеко и так долго, что стену отчуждения нам уже не преодолеть.
— Поживем — увидим, — ответил я не без некоторых серьезных раздумий.
— Никто не знает, сколько нам осталось, — сказала она. — И во многом это зависит от того, кто дергает за ниточки.
— Нелестный подход к божественному, — заметил я.
— Я не имела в виду ничего божественного.
— Значит, ты просто хочешь узнать, кто дергает за ниточки? Вернее, кто дергает за ниточки меня?
— Почему бы и нет? Разве это удивительный интерес? Раз это касается нашего рода. Я могла бы предостеречь или помочь. Но мне хотелось бы знать, что мне делать. Ты отказываешь мне в этом?
— Все не так просто, Моргейза, — вздохнул я. — Если ты думаешь, что кто-то все это подстроил, ты поверишь в то, что я сам не знаю, кто? Если кто-то просто повлиял — движущих сил окажется слишком много. Даже ты — одна из них. Все мы дергаем за ниточки, только никогда не знаем до конца, что именно из этого выйдет. Ведь дергаем за ниточки не только мы.
Моргейза с брезгливо-недоверчивым выражением лица недовольно поморщилась.
— Предположим, что один из них этот старый пень Бран. Но главный не он, ему не хватило бы ни ума, ни терпения столько лет хранить тайну.
Я усмехнулся.
— Он и не хранил. Просто по дороге подвернулся.
— Но он имеет на тебя влияние?
— Довольно трогательный старикашка.
Моргейза какое-то время задумчиво мерила меня прищуренным глазом, потом улыбнулась плотно сжатыми губами.
— Единственное, что о тебе можно сказать — ты действительно мой брат.
«Не единственная, но абсолютная ложь», — подумал я.
Несколько минут мы только молчали и улыбались как сфинксы, потом вдруг одновременно допили остатки вина одним глотком и посмотрели друг на друга слегка удивившись подобной синхронности и рассмеявшись.
— Похоже, скоро рассвет, — сказал я.
Она приподняла брови, уставившись на меня с наигранной наивностью.
— Ты видишь сквозь ткань? Она плотная.
— Я просто считаю.
— Считаешь время рядом со мной? — она чуть надула губки. Шутливо, а не игриво. — А как же приписываемое мне колдовство? Будто я сбиваю всех с толку, и время со мной течет иначе, как в обиталищах фей?
— Господи, ну как время может течь иначе?! — подыгрывая, я недоуменно закатил глаза.
— Не знаю, — сказала Моргейза. — Но мы ведь встречаем новое лето.
— Да, точно, встречаем.
— А его как встретишь, так и проведешь. Скоро встанет новое солнце.
— Каждый день встает новое солнце.
— Верно, — засмеялась она, — как в старой песенке поется:
В славе и пурпуре,В блеске и золоте,В холоде утреннемЯвится он —День неизведанный,Новый, негаданный,Светом волшебнымЗажжет небосклон!Жизнь пробуждающий,Свежий, сияющий,С музыкой ветраИ пением птиц,Преображающий,Мир озаряющий, —Сгинет во мракеПодземных темниц!
— Конечно, всего лишь еще один день. Но я знаю, что ты хотел сказать — тебе уже пора. Все это стадо поднимет страшный шум, если им придется встречать восход без тебя. Но скажи, ты ведь будешь иногда говорить со мной? Не забудешь о том, что я существую?
Я заглянул в безупречную ледяную синеву двух тихих омутов. Вы когда-нибудь пробовали нырнуть сквозь несколько метров кристально-зеркального льда? Лучше и не пытайтесь.
— Забыть о том, что ты есть? Никогда. В этом могу поклясться всеми богами. Но почему бы нам не пойти встретить восход вместе? — Я наконец поднялся с рассыпающейся горки подушек. Она поглядела на меня взглядом не то насмешки, не то упрека — мол, я и сам должен понимать, что ляпнул глупость.
— Ты не забываешь, что я не самостоятельная женщина и себе не принадлежу?
— Нет. Кстати о самостоятельности. На твоем месте я бы не отпускал Гарета одного среди ночи исполнять поручения. Это может быть опасно.
— Думаешь? — небрежно усмехнулась она. — Кто посмеет тронуть ребенка Лотианской ведьмы?
— Волки, например. Или, — я вспомнил, что случилось с настоящим Артуром, — медведи…
Она задержала дыхание, на мгновение окаменев, и чуть не выстрелила в меня тем самым взглядом, что и днем.
— На что ты намекаешь! — Она все поняла неправильно, решив, что медведь, это я.
— Ни на что. Ты знаешь, где Гарет меня нашел?
Она досадливо дернула плечом.
— Где-то на празднике, у костров, с какой-нибудь девицей?
— Ничего подобного. На краю лесной чащи, в кромешной тьме. Где мог найти бог знает кого, кроме меня.
— Но… — Она нервно встала. — Я же сказала ему посмотреть у костров! И не отходить далеко!
— Кажется, он подумал, что ты рассердишься, если он меня не приведет. — Она посмотрела на меня как на идиота. И я ей поверил. Похоже, проблема была на самом деле не в отсутствии заботливости. — Хорошо, тогда не сердись на него теперь. Он славный мальчик. Что касается восхода — на само действо мы ведь все равно все соберемся?
Она еще немного поглядела на меня, потом вздохнула, расслабилась и снова попыталась улыбнуться.
— Да, соберемся. А что ты делал в лесу?
— Отдыхал от толпы. Хорошо, значит можно не прощаться.
Улыбнувшись ей на прощанье, я не оглядываясь вышел из шатра.
Тут я остановился и огляделся. После ярких язычков пламени внутри, снаружи глаза не сразу приспособились к темноте, но слух мне тоже не доложил ни о чьем присутствии. Потом стало видно, что поблизости и впрямь никого нет, все попрятались и на неприятности не напрашиваются, и еще — что небо стало понемногу бледнеть. Я немного постоял, слушая ветер и разглядывая аметистовые тени. Какая-то дневная пташка ни свет ни заря пробовала голосок. Из шатра не доносилось ни звука. Немая куколка бабочки. С бабочкой внутри. Которая не спешила суетиться и выдавать больше чувств, чем уже это сделала.
Я пару раз глубоко вздохнул, очищая легкие от сладкого воздушного киселя, и двинулся на звуки продолжающегося веселья. Мозги пребывали в нормальном предрассветном состоянии — чугун с пухом в одном свалявшемся комке. Но эта ночь была хороша хотя бы тем, что не надо было засыпать по-настоящему…
