Джон Биггинс - Австрийский моряк
По виду ситуация казалась почти безвыходной: я один, ночью, посреди Сахары, окруженный врагами, без карты, без компаса и в запасе всего литр воды. Но на деле все обстояло не так скверно — мне удалось вырваться из лагеря, в котором продолжал кипеть бой, и нужно было только найти дорогу к побережью, для чего достаточно сориентироваться по звездам и спуститься по череде террас. А главное, я избавился от бегового верблюда, причем при обстоятельствах, не позволяющих обвинить меня в отказе от подарка. Когда небо начало сереть, передо мной вдалеке открылась темная гладь Средиземного моря. Все что оставалось, это найти идущее вдоль берега шоссе, дорогу Великого хедива, и следовать по ней, пока не замечу полуразрушенную сторожевую башню, рядом с которой отлеживается на дне U-13. Дорога была в безраздельном моем распоряжении.
Башню я обнаружил после того как проделал километров двадцать по шоссе. Измотанный, с занемевшим до бесчувствия телом, я сполз с седла, сильно шлепнул коня по крупу и тот, заржав, ускакал в дюны. Теперь оставалось последнее — установить контакт с U-13, вероятно залегшей близ берега после выгрузки серебра минувшей ночью. Только я начал напрягать затуманенные усталостью мозги в поисках решения, как услышал за спиной знакомую немецкую речь.
— Доброе утро, герр коммандант! Как поживаете?
Это был визирь. Он ухмылялся в своем привычном злорадном стиле и потирал руки. Двое помощников держали под уздцы коней.
— Надеюсь, герр лейтенант, путешествие не было ужасным? Что до меня, то мне посчастливилось покинуть лагерь накануне вечером, перед самым началом заварухи. Я рассудил, что у вас могут возникнуть трудности с доставкой, поэтому потрудился привести его сюда сам.
К своему ужасу я понял, что слово «его» относится к белому беговому верблюду. Животное, даже в такой ранний час уже норовило выказать дурной характер, и одному из слуг приходилось удерживать его.
Контакт с U-13 я попытался установить, зайдя по пояс в море и стуча рукояткой пистолета по алюминиевой фляжке, в надежде, что звук получится достаточно резким, чтобы разнестись по воде. Помнится, я отстучал азбукой Морзе сообщение: «U-13 — поверхность» раз двадцать и уже терял надежду, когда метрах в восьмистах от берега началось некоторое шевеление. К безграничной моей радости маленькая субмарина поднялась из волн, словно неуклюжая Афродита. С борта спустили ялик, и через несколько минут я уже обменился рукопожатием с Белой Месарошем. Выяснилось, что моих сигналов на лодке не слышали, зато с рассвета каждый час поднимали перископ и осматривались.
Прощались как можно быстрее, так как мне не хотелось, чтобы субмарина долго стояла у берега при свете дня. Но оставалась серьезная проблема. Ну, визирь как никак человек с европейским образованием, обладатель диплома инженера-электрика Мюнхенского технического университета, если верить Фриденталю. Неужели он не внемлет голосу рассудка?
— Достопочтенный визирь, — начал я. — Хоть я и убежден, что наш император будет благодарен за столь роскошный подарок, но боюсь, субмарина не слишком подходит для перевозки животных.
— Почему же, уважаемый?
— По причине недостатка места внутри… — Я прикусил язык, но слишком поздно. Визирь расплылся в улыбке.
— Но разве герр лейтенант не заверил меня накануне, что в отличие от немецких подводных лодок, австрийские гораздо крупнее под водой, чем кажутся на поверхности? Думается, такое судно должно иметь достаточно места, чтобы разместить целое стадо верблюдов. Или герр лейтенант сказал мне не совсем правду?
Я проиграл и знал это — визирь и его люди ускакали, а мы стали затаскивать кусающееся, брыкающееся, плюющееся создание в ялик. Даже не знаю как удалось нам спустить верблюда через люк для загрузки торпед и крепко-накрепко стреножить. Эпопея продолжалась с добрый час: половина команды запихивала проклятущего зверя с палубы, а другая принимала снизу, таща за пропущенный вокруг шеи канат. Ко времени, когда верблюд и тюки с сеном расположились на баке за торпедными аппаратами, четверо членов экипажа получили укусы, а машиненмайстер Легар удар копытом в живот. Фрегаттенлейтенант Месарош доложил о событиях за минувшие тридцать шесть часов. Деньги были благополучно доставлены на берег и переданы — за исключением одного ящика, который при подъеме в рулевую рубку по трапу упал и разбился, монеты раскатились по всем углам центрального поста. Куда хуже, что перед погружением было замечено масляное пятно на поверхности моря. Вентиль в одном из запасных смазочных баков открылся, вероятно, из-за постоянной вибрации дизеля, и триста литров масла вытекли. На оставшемся нам было не дотянуть до Дураццо миль двести. Ближайший союзный порт — это Смирна на эгейском побережье Турции. Сохранившийся резерв масла позволял дойти туда, и у нас имелись таблицы опознавательных радио-кодов для той части Средиземноморья. Поэтому я решил идти в Смирну через принадлежащий грекам Крит, с заходом на этот остров на двадцать четыре часа, разрешенных правилами нейтралитета. Кто скажет, вдруг нам удастся разжиться маслом там? И уж конечно нам удастся избавиться от нежеланного пассажира. Тем или иным способом.
***У меня за плечами вот уже век с лишним, и я могу с полной уверенностью утверждать: не достиг предела человеческих страданий тот, кто не делил кубрик подводной лодки с верблюдом. Мне к тому времени удалось свести знакомство с этими животными — было это в конце 1914 года, когда я путешествовал по Аравийскому полуострову, возвращаясь на родину из Китая. Знакомство было не из тех, которые хочется поддерживать. Неопрятность, непредсказуемость и дурной нрав верблюдов были мне не в новинку, но должен признаться, что наш зверь, возможно, в силу большей по сравнению с аравийскими кузенами породистости, превосходил зловредностью всех. Конечно, животное можно понять — его накрепко привязали между торпедными аппаратами в конце душного, жаркого, вонючего туннеля, пол которого то и дело норовил уйти из-под копыт. Но даже так его неблагодарность не знала предела. У него имелась солома в качестве подстилки и вода для питья — взятая, заметим, из нашего скудного рациона. Слуги визиря обеспечили скота сеном и двумя мешками зерна в качестве запаса провизии. Навоз убирали дважды в день, а мочиться позволяли где угодно, невзирая на риск коротких замыканий и на жуткий запах. Смрад вскоре сделался таким ужасным, что даже клетка с мартышками в зоологическом саду Шенбрунна в самый жаркий день августа не шла ни в какое сравнение. Мы осознавали как тяжко приходится бедняге, и готовы были посочувствовать ему, если бы нам пошли навстречу. Но нет. Стоило нам развязать скоту морду на время приема пищи, тот начинал кусаться; вздумай кто приблизиться на расстояние удара — бил копытом сильно и с пугающей точностью,. Если эти средства не помогали, верблюд плевался ошметками противной зеленой жвачки или просто обдавал зловонным дыханием. И сутки напролет упражнялся в неистощимом репертуаре звуков: рыгал, бурчал, икал и фыркал, напрочь лишая нас сна. Заставь я нижних чинов жить с таким соседом, они бы взбунтовались, поэтому в кубрик перебрались мы с Месарошем. На вторую ночь мерзавец ухитрился высвободить морду и укусил фрегаттенлейтенанта за икру, заставив его завопить как целое племя индейцев. Смазывая рану йодом и накладывая повязку, я мог успокаивать старшего офицера лишь почерпнутой из какой-то книги информацией, что верблюжьи укусы почти всегда приводят к заражению крови.
