Жеральд Мессадье - Триумф Сета
— Я полагаю, что с каждым годом она все больше ощущает свою ответственность за династию. Со времени бегства двух ее сестер и смерти Сетепенры и Нефернеферуры она считает себя единственной наследницей отца и династии.
Она сделала глоток вина и вновь заговорила:
— Не думаю, что она столь же безумна, как ее отец и покойный муж Тутанхамон, но полагаю, что в этой семье все не без странностей. Эхнатон считал себя воплощением Атона, Тутанхамон видел себя Осирисом, а она мнит себя единственной хранительницей рода. Она готова на все ради того, чтобы его защитить и увековечить. В последнее время я замечаю у нее эту упрямую решительность, которая проявлялась в поведении моей сестры Нефертити после смерти Эхнатона.
— Стало быть, ты полагаешь, она не понимает, что разрушит царство, если соединится брачными узами с сыном Суппилулиумы?
Она покачала головой и стала грызть хлебец в кунжуте.
— Нет.
— Я не могу позволить ей это сделать.
Она подняла на него вопросительный взгляд.
— Нет, никто ее не собирается убивать. Но нельзя позволить ей это сделать. Меня двор и армия обвинят в бездействии и даже соучастии. Теперь — она или я.
Она пребывала в раздумье. Слова «она или я» звучали зловеще. Но она не могла в этом винить своего бывшего супруга.
— Зачем приезжал распорядитель Суппилулиумы? — спросила она.
— Мне не известно. Вероятно, убедиться в том, что предложение царицы не было ловушкой.
— Ты полагаешь, что Суппилулиума пришлет сюда одного из своих сыновей?
Он поковырял ногтем в зубах.
— Это мы еще посмотрим. Тем временем я тебя попрошу сообщать мне обо всем странном, что заметишь в поведении Анкесенамон. Это в интересах царства. Возможно, и в ее интересах.
Она покачала головой и съела засахаренный финик.
— Не хочешь же ты, чтобы из-за этой сумасшедшей превратилось в прах дело жизни твоего отца и все мои усилия?
— Нет, — сказала она мрачно.
На рассвете шквалы леденящего ветра обрушились на высокие стены, окружающие Каркемиш. Гатгу-Зиттиш и сопровождавшие его люди надвинули на лоб меховые шапки. Вдоль насыпи стояли, переминаясь с ноги на ногу, лучники и впередсмотрящие. Получасом позже маленький отряд, возглавляемый распорядителем, добрался до ворот царского дворца. Все спешились, прибежали слуги из конюшни, и Гатту-Зиттиш бросил дворецкому:
— Быстро теплого молока с ликером — всем! Мы окоченели!
В сопровождении только своего секретаря он прошел к царскому кабинету, велел стражникам сообщить о своем прибытии царю и предстал перед ним в зале, где развели сильный огонь в очаге и жаровнях, стоящих по углам. Он опустился на колени перед монархом, который быстро его поднял.
— Гатту-Зиттиш! — воскликнул Суппилулиума. — Добро пожаловать. Итак, какие новости?
Слуга принес большую серебряную кружку, наполненную теплым молоком с ликером из можжевельника.
— Выпей сначала, — сказал царь. — Согрейся. Сядь там, около огня.
Царь расположился напротив своего посланника.
— Твое величество, — заговорил Гатту-Зиттиш, откашлявшись, — предложение искреннее. Царица очень красивая. Вопреки тому, что она написала, у нее есть сын, но в действительности она не солгала, скрывая его существование. Она считает, что он в опасности. Во время моего визита я пришел к заключению, что она разыскивает не только супруга и отца для своих детей, но, главным образом, сильного человека. Вот поэтому она тебе написала. Между тем, как мы и думали, ее предложение было сделано без ведома ее правительства и двора. По моему мнению, она не уверена в том, что это предложение будет хорошо принято. И я убежден, что полководец Хоремхеб не обрадуется этому браку. И это очень плохо.
Суппилулиума принялся смеяться.
— Это мне кажется вполне возможным! Но неужели мы должны действовать только с одобрения жителей Мисра?
Распорядитель поднял брови. Что это могло означать? Неужели царь собирался все-таки принять предложение царицы Мисра?
— Я не могу не воспользоваться этим исключительным случаем, ведь мы сможем усилить наше влияние на соседние государства и укрепить наши позиции в долине Нила. Так как ты уверен в том, что здесь нет ловушки, я пошлю одного из моих сыновей в Фивы. Царица хочет сильного человека? Ну так она его получит! — заявил царь и громко рассмеялся.
Гатту-Зиттиш также смеялся, хотя на душе у него было неспокойно.
— Сильнее всех горит желанием сочетаться браком с этой красивой царицей и управлять Мисром принц Заннанза. Вскоре он отправится туда. Проследи за подготовкой его поездки.
— Хорошо, твое величество. Должен ли я предупредить посла Мисра?
На какой-то миг Суппилулиума задумался.
— Нет, если царица хочет сохранить это в тайне, для этого есть свои причины. Незачем разглашать тот факт, что я благосклонно отнесся к просьбе Анкесенамон. Нет, не говори ему ничего. Предупреди только нашего посла в Фивах.
— Хорошо, твое величество.
Тело распорядителя Гатту-Зиттиш согрелось, но мозг оставался холодным. Эта затея не предвещала ничего хорошего. Царица была весьма неосторожной, и чрезмерно пылким был принц. Как говорится в хаттушской пословице, из-за пары шатких ступеней можно переломать кости.
Спустя несколько дней послу Мисра в Каркемише, Ханису, потребовалось пополнить свой гардероб хеттской одеждой, которая лучше защищала от холода, чем та, что он привез из своей страны. Он решил заказать себе длинную шерстяную рубаху, утепленный мехом плащ и высокие сапоги. Он пошел к лучшему портному города, который обшивал и двор. Тот попросил его подождать, так как должен был закончить важный заказ сына царя для него и его свиты.
Ханис навострил уши.
— Это будет красивая одежда, я в этом не сомневаюсь, — сказал он льстиво, окинув мастерскую взглядом.
Помещение пропиталось запахом войлока и мехов, дубильных составов, только что сотканной шерсти. Двое учеников что-то шили из роскошных тканей, среди которых была шерсть великолепного темно-красного цвета.
— Это самая дорогостоящая одежда, какую я когда-либо изготавливал, посол.
И портной описал плащ царевича, который долен быть украшен голубыми, красными и зелеными камнями и утеплен очень дорогим белым мехом горностая.
— Но это же свадебный наряд! — воскликнул Ханис с притворным восхищением.
— Ты не поверишь, но это так, посол.
— И когда же ты начнешь шить мою одежду? Наступают холода.
— Через четыре дня, посол. И я потороплюсь, чтобы ты не мерз.
Это означало, что царевич и его свита уедут через пять или шесть дней. Люди, путешествующие группами, передвигаются не столь быстро, как один всадник на хорошем коне.
