Иван Любенко - Тайна персидского обоза
— Говорить правду. Мне пора, — присяжный поверенный вышел в коридор, но отчего-то передумал и направился к лестнице, ведущей на второй этаж.
15
Надлежащие меры
События последних дней вызвали в городе переполох и растерянность. Не привыкшие к шумным потрясениям жители губернской столицы все громче стали выражать недовольство работой полиции и местной власти. А газеты, воспользовавшись возможностью поднять тиражи, так приукрашивали и раздували недавние происшествия, что у простого смертного голова шла кругом. Первые страницы печатных изданий пестрели ужасными заголовками: «В комнате музейного хранителя найдено золото скифов», «Купец Сипягин покончил с жизнью из-за безответной любви к гимназистке», «Госпожа Загорская была убита спицей из духового ружья»… Общество заволновалось и посмотрело в сторону губернаторского дома. И тогда в кабинет полицмейстера — коллежского советника Фен-Раевского, находясь в состоянии сильной аффектации, вошел без стука Петр Францевич Рейнбот — хозяин губернии.
Говорят, именно с того дня у шестидесятилетнего полицмейстера стала нервически подергиваться щека и слегка прикрылся левый глаз. Детали разговора малоизвестны, но, зная крутой губернаторский нрав, о его содержании нетрудно догадаться. И теперь совещания в полицейском управлении проходили ежедневно: утром и вечером.
Вот и сейчас восседающий в широком кресле Ипполит Константинович, страдая от нервной судороги лица, резко отчитывал подчиненных, расположившихся по обе стороны длинного приставного стола. Портрет Николая II, почти в натуральную величину, висел как раз за его креслом, и потому каждый обращающийся к полицейскому начальнику встречался со строгим взглядом монаршей особы.
— Мне непонятно, господа, почему до сих пор арестованный не сознался в убийстве Загорской?
В ответ не прозвучало ни единого слова, и только с огородов Флоринской улицы донеслось протяжное коровье мычание и загоготали кем-то потревоженные гуси.
— Какие имеются подвижки в расследовании смертоубийства Корзинкина и Сипягина? — покрываясь свекольными пятнами, полицейский начальник повернул голову в сторону следователя по важнейшим делам, совсем недавно бывшего еще старшим следователем. — Что скажете, Глеб Парамонович?
— По первому вопросу имею следующее соображение: нам его признания и не надо! — резко махнул рукой похожий на школьного учителя Кошкидько.
— То есть как? — отпрянул назад Фен-Раевский.
— Разрешите? — привстал с места Поляничко.
— Давайте…
— Виноват, ваше высокоблагородие. Мы еще не успели доложить… Вчера вечером кто-то подбросил в почтовый ящик управления анонимное письмо. На листке, вырванном из гимназической тетради, было наклеено сообщение, что некий случайный свидетель явился очевидцем того, как Шахманский совершил убийство своей бабки и скрылся с места происшествия по песчаной дорожке. Затем, сняв резиновые калоши, он завернул их в газету и спрятал под второй туей, что у левого пруда; после чего спокойненько направился к смотровой площадке. Я выехал в Алафузовский сад и в указанном месте обнаружил упомянутые улики.
— А с чего вы взяли, Ефим Андреевич, что это его обувь? — наморщил в недоумении лоб полицмейстер.
— На внутренней части подошвы имеются железные вставки с буквами «А. Ш.» — Аркадий Шахманский. Кроме того, мы допросили нескольких сапожников, и один из них, чья будка находится в конце Александрийской, подтвердил, что именно он их и наклеивал.
— А что Шахманский? — немного подобрев, осведомился Фен-Раевский.
— Леечкин допросил его в моем присутствии, — взял слово Кошкидько. — Однако он утверждает, что эти калоши, оставленные перед дверью, у него украли за день до убийства Загорской. К сожалению, обыск в его комнате не принес никаких результатов, но мы все равно его арестовали и препроводили в Тюремный замок.
— Ладно, допустим. А по Корзинкину и Сипягину что?
— Причастность свою к данным смертоубийствам он не признает, хотя знакомства с Корзинкиным не отрицает. Да это, согласитесь, было бы глупо — все-таки в одном доме жили. — Глеб Парамонович разгладил усы. — А что касается Сипягина, то арестованный говорит, что лично с ним не знаком, но его бумаги в акцизном управлении рассматривал. Тут Ефим Андреевич свидетеля нашел — подчиненного Шахманского, — следователь по важнейшим делам указал взглядом на Поляничко. — Так вот он самолично видел, как Сипягин передавал деньги Шахманскому.
— И за что же? — поигрывая карандашом, осведомился полицмейстер.
— Свидетель, губернский секретарь Клепиков, считает, что это была взятка за «недосмотр» Шахманским ошибок, коими пестрят окладные книги купца, а фактически — за недоплату акцизных сборов, положенных за торговлю вином в его питейных лавках, — разъяснил начальник сыскного отдела.
— Не понимаю, зачем же ему надо было убивать этого зерноторговца? — нервно подернул щекой Фен-Раевский.
— Ваше высокоблагородие, — Каширин, как гимназист, поднял руку.
— Да-да, Антон Филаретович.
— Смею высказать предположение: скорее всего, Сипягин угрожал Шахманскому, что расскажет о его темных делишках. Вот он его со страху и хлопнул…
— Н-ну, допустим, — рассуждал глава городской полиции. — А Корзинкина тогда за что?
Коллежский секретарь молчал, морщил лоб и в растерянности чесал за ухом. Пауза затягивалась, а мысль так и не приходила. И тут выручил ближайший начальник:
— Разрешите, Ипполит Константинович? — Получив утвердительный кивок, Поляничко пояснил: — Имеются некоторые предположения… Дело в том, что у Корзинкина была карта с подземными ходами ставропольской крепости, а также листок из дневника командующего Кавказской линией, в коем говорилось о пропавшем персидском золоте. Эта информация, как вы знаете, подтверждается ответом на мой запрос в Департамент полиции… Скорее всего, о том, что служащий музея владеет ценными доказательствами, стало известно Шахманскому, и он решился на убийство. Ночью злоумышленник вышел из своей комнаты, поднялся наверх и, задушив спящего археолога, забрал документы. Однако пока была жива Загорская, он не мог начать поиски клада, поскольку усадьба принадлежала ей. А тут откуда ни возьмись появляется этот Сипягин, решивший вдруг купить старый доходный дом… Вот Шахманский и переполошился… А что же ему оставалось делать? И он подсыпал несчастному в стакан с водкой опий, от чего последний сошел с ума и бросился под поезд. Но, устранив это препятствие, он опять ни на дюйм не приблизился к заветной цели — к персидскому золоту. И тогда он пошел на третье преступление — убийство собственной бабки, понимая, что уже после ее смерти вступит в силу духовное завещание, и тогда дом и найденные персидские монеты будут принадлежать ему одному.
