Виталий Гладкий - Вайделот
– Проклятые птицы! – брюзжал монах. – Вишь, как орут. Сатанинское отродье!
– Птица как птица… – буркнул Хуберт; он старался не обращать внимания на тревожное чувство, которое угнездилось где-то под ложечкой и бередило душу. – Может, волки затравили оленя где-то поблизости, вот сороки и устроили шумное торжище в ожидании, пока хищники насытятся и уберутся восвояси, чтобы самим полакомиться остатками дичины.
– Э, нет, не скажи, сын мой. Сорока была единственной птицей, не пожелавшей войти в Ноев ковчег. Она притаилась на верхушке ковчега и смеялась над погибающим миром, за что Господь сделал ее предвестницей разных несчастий.
– Все это чушь! – рассердился менестрель. – Соловья тоже можно назвать нехорошей птичкой, потому что он своим пением вызывает весенний любовный недуг, от которого молодые люди теряют голову и совершают разные глупости.
– Всем известно, если сорока летает над человеком, значит, она предвещает ему близкую смерть, – упрямился святой отец.
– Ну, пока над нами сорок не видать, значит, мы еще немного поживем… надеюсь… Наконец у меня есть хорошее заклятье на случай встречи с сорокой.
– Это какое же? – полюбопытствовал монах.
– В местах, откуда я родом, при встрече с сорокой полагалось скрестить большие пальцы и сказать: «Мой крест сороке, ее крест мне. Несчастье сороке, счастье мне».
– И что, помогает?
– Еще как. Особенно когда идешь домой из харчевни в хорошем подпитии. – Хуберт хохотнул. – Сказав заклятье, можно быть вполне уверенным в том, что ноги обязательно приведут тебя к родному дому и ты будешь ночевать не в грязной луже со свиньями, а в своей постели. Поверьте мне, святой отец, это было испытано мною не раз.
– Пьянство – это большой грех… – начал было очередную проповедь монах, которого хлебом не корми, а дай повитийствовать, но неожиданно где-то неподалеку раздались крики, которые перешли в дикий вой и шум погони.
– Дьявол! – воскликнул Хуберт. – По-моему, это пруссы, они-таки нашли наши следы! За мной, святой отец! Да побыстрее, черт побери!
Они вломились в густые заросли орешника, за которыми журчал неширокий ручей. Хуберт прыгнул в воду и потащил за собой монаха. Они бежали против течения, пока хватило сил, а затем вылезли на берег и затаились в густом кустарнике. Менестрель приготовился дорого продать свою жизнь; он настроил арбалет, который достался ему от мертвого кнехта, положил рядом с собой короткий меч-спату (все это оружие Хуберт подобрал во время бегства из лагеря) и приготовился ждать дальнейшего развития событий. Отчаяние, овладевшее менестрелем, сменилось холодным бесстрашием, чего нельзя было сказать про монаха. Отец Руперт встал на колени и обратился за помощью к своему небесному покровителю – правда, совершенно беззвучно, потому что, когда он начал бормотать молитвы вслух, Хуберт больно ткнул его локтем под ребро.
Менестрель ждал и вспоминал…
Крепость Хонеда и не думала сдаваться, хотя бои за нее шли почти каждый день. Отчаявшийся маршал Тевтонского ордена не знал, что предпринять; его войско топталось под крепостью пруссов уже больше года. В лагере постепенно начало возникать разложение, проявившееся в пьянстве и драках за еду. Пруссы, принявшие христианство, несмотря на строгие запреты и наказания, снабжали кнехтов крепким пивом в любых количествах, имея при этом хороший доход.
Если рыцари и полубратья ордена хоть как-то соблюдали дисциплину, то остальные, примкнувшие к войску тевтонцев в надежде поживиться при разграблении Хонеды, где, как гласила молва, пруссы держали свою казну, стали совсем неуправляемы, в особенности польские рыцари и их слуги. Неизвестно, чем бы в конечном итоге закончилась осада Хонеды, не найдись среди ее защитников предатель.
К блокированной со всех сторон крепости нельзя было подвезти провиант, и в Хонеде начался голод. Да такой, что вождь пруссов Кодрун вынужден был пойти на переговоры с тевтонцами, чтобы они согласились на почетную сдачу Хонеды. Но его добрые намерения сохранить жизнь своим воинам наткнулись на яростное сопротивление старейшин, а в особенности вайделотов, понимавших, что одним из условий мира будет принятие пруссами католической веры, что означало разрушение капищ и гибель старых богов. В конечном итоге Кодрун был казнен как предатель (с него живьем содрали кожу), а Хонеда продолжила отбиваться от Тевтонского ордена.
И тогда в одну из ненастных осенних ночей к маршалу Дитрихуфон Бернхайму пришел перебежчик, прусс-вармиец[58]. Вернее, не пришел, а его доставила ночная стража под командованием Ханса фон Поленца. Будь на его месте рыцарь Тевтонского ордена, прусса убили бы на месте, едва он выполз из камышей – почти голый, изможденный донельзя и грязный, как свинья. Но Ханса пока еще не зацепили в полной мере жестокости войны с варварами, поэтому он отнесся к мольбам прусса с вниманием, хотя и не понимал долго, что тот бормочет, хотя варвар и знал несколько немецких слов. В конечном итоге фон Поленц все-таки сообразил, что у прусса есть какие-то серьезные новости, а потому он требует встречи с маршалом, и, решив не дожидаться утра, повел прусса в шатер фон Бернхайма.
Переводчика нашли быстро, и вскоре Дитрих фон Бернхайм, радостно потирая руки, приказал искупать перебежчика, дать ему одежду и накормить. Оказалось, что в крепость ведет тайный подземный ход, о котором знали очень немногие, и это обстоятельство давало отличный шанс наконец-то захватить Хонеду, притом без больших потерь.
Воспользовавшись подземным ходом, крестоносцы проникли в крепость и уничтожили ее защитников. Заняв Хонеду, маршал быстро переименовал крепость в Бальгеа (в честь орденского ландмейстера Пруссии Германа фон Балка) и начал укреплять ее и перестраивать. Однако самбы, самые воинственные из прусских племен, прознав про то, что Хонеда занята орденом, тут же осадили крепость. А вскоре к ним присоединились и вармийцы под командованием князя Пиопсо. И теперь уже тевтонскому рыцарству пришлось испытывать на своей шкуре все «прелести» длительной осады.
Но если рыцарям и большей части тевтонского воинства удалось без особых потерь укрыться в крепости, то лагерь ордена, в котором жили торговцы, ремесленники и слуги, подвергся нещадному разграблению и уничтожению. Разъяренные пруссы убивали всех, кто подвернется под руку, не милуя даже женщин-маркитанток.
Хуберт и отец Руперт спаслись чудом. После приключения во время рыбной ловли, когда пруссы вынырнули из глубин залива, словно морские чудища, менестрель крепко вбил себе в голову пророческие слова знахаря-варвара, что ему следует держаться подальше от воды. Он сразу же перенес шалаш с берега Фришес Хафф на другую сторону лагеря, поближе к лесным зарослям. Конечно, опасность могла прийти и с леса, но Хуберт почему-то уверился, что она грозить смертью ему не будет.
