Джон Биггинс - Австрийский моряк
— Мне жаль, Прохазка. Очень жаль! Терпеть не могу адвокатов — они даже хуже политиков. Нам, морякам, их не переговорить. — Он вздохнул. — Дал поручение, и был таков, а нам выполняй.
— Герр адмирал, вы знаете, что я сделаю все, выполняя приказ.
— Да-да, я знаю. Но вы не обязаны. Черт побери этого малого — каких я только доводов не привел, стараясь отговорить этих идиотов. Уверен, что Гаус делал то же самое в Поле. Ни за что ни про что потеряем подводную лодку и один из лучших наших экипажей, твердили мы. Но боюсь, все без толку — Вена и Будапешт вцепились в этот план намертво, как и говорит этот слизняк Хорват. И вам наверняка известно почему.
— Даже в голову ничего не приходит.
— Да? Так вот, за этой затеей стоит мадьярское отребье. В Будапеште до смерти боятся, что после победы в этой войне Австрия аннексирует территории: быть может Сербию, быть может Польшу, но в любом случае в Монархию вольется множество новых славян. А если это произойдет, в один прекрасный день славяне могут вынудить немцев лучше обращаться со своими рабами. Вот почему венгерское правительство так заинтересовано в колониях. Оно на все готово, только бы не дать Вене расширить владения в Европе. Боюсь, Прохазка, что флот крепко завязан в этот дурацкий план, поэтому просто скажите, что вам требуется — я помогу, чем смогу.
***К следующему вечеру план, какой-никакой, был у меня готов. Имеющиеся на U-13 баки заливались топливом под завязку — 5200 литров обеспечивали в теории 1500 морских миль, а также еще пятьсот миль запаса. Два установленных на палубе дополнительных бака позволяли удвоить запас масла, с 800 до 1600 литров. Все три торпеды, пушка и снаряды к ней сгружались на берег. Команда урезалась с шестнадцати человек до восьми — минимума, необходимого, чтобы стоять вахты. Высвободившееся водоизмещение отводилось под три тонны монет, упакованных в деревянные ящики, образовывающие фальшнастил на палубе или в брезентовые мешочки, чтобы можно было засунуть их в торпедные аппараты. Припасы и воду рассовываем где можно. Наконец, U-13 должны отбуксировать как можно дальше на юг от Каттаро на пути туда, и встретить как можно раньше на пути обратно.
Должен признаться, что я внутренне улыбался, когда вписывал в план слова «на пути обратно». Не понаслышке зная «окарины» и их низкую мореходность, я сомневался, что мы хотя бы дойдем до места назначения, а уж про возврат и говорить нечего. Достаточно будет сильного шторма или, что более вероятно, поломки единственного двигателя, и нам придется беспомощно дрейфовать, пока волны не выкинут нас на берег. Лучшее, на что остается уповать, это что нас подберет корабль Антанты, и мы проведем Бог весть сколько лет в лагере для военнопленных. Но приказ есть приказ, и если императорской и королевской монархии угодно пожертвовать одной из немногих своих боеспособных субмарин ради чокнутой демонстрации престижа — которая наверняка будет иметь совершенно обратный эффект, то какое право имею возражать я, давший много лет назад присягу всеми силами служить благородному дому Австрии «на суше и на море, в воздухе и под водой». Вот только Елизавету жалко: уже вдова, а теперь и жених ее уходит, чтобы скорее всего обрести могилу в пучине где-нибудь к западу от Крита. Не в первый раз посетила меня мысль, что подлинные герои войны — это женщины.
Рекомендации мои были приняты, поэтому оставалось лишь потратить две недели своего отпуска на взаимодействие с мастерскими базы подводных лодок в Гьеновиче. По большей части речь шла об изготовлении и установке дополнительных баков. Дни пролетели незаметно, вскоре начали возвращаться члены команды, и передо мной встала проблема, раньше не приходившая мне в голову — отобрать семерых счастливцев, которым выпадет честь сопровождать меня в этом вояже в никуда. Забот хватало, и это, наверное, к лучшему — некогда было думать, что я уже никогда не увижу Елизавету.
Но одним прекрасным утром, дней десять спустя, вестовой зашел в мою комнату в бревенчатой хижине, служившей приютом для капитанов подводных лодок во время пребывания на берегу.
— Честь имею доложить, герр шиффслейтенант, что у главных ворот вас дожидается молодая дама, некая графиня Эрленди-Братиану.
Едва веря собственным ушам, я соскочил с койки, торопливо оделся и помчался к КПП у ворот. И точно, там была моя невеста: уставшая от долгого путешествия, но как всегда лучезарно прекрасная.
— Отто, любимый! Выходит, ты так и не получил мою телеграмму? Но не важно, я уже приехала.
— Но как тебе… Это ведь зона боевых действий, гражданских сюда не…
— Два дня на подножке локомотива — машинист и кочегар были очень любезны. Кстати, мне не помешало бы привести себя в порядок перед тем как идти к завтраку. Умираю от нетерпения познакомиться с твоими собратьями-офицерами — судя по твоим письмам, они забавный народ.
Она поблагодарила караульных, и те остались стоять, словно окутанные золотым маревом. Даже сержант-провост Кравчик испытал — единственный задокументированный случай! — спазм лицевых мышц, способный сойти за улыбку. Мы направились в офицерскую столовую, и булыжники плаца казались мне пуховой периной, когда я ступал по ним рядом с моей суженой, поддерживая ее под руку.
Следующие четыре дня прошли как в сладком сне. Большая часть работ по подготовке была закончена, и у меня имелась возможность прогуливаться с Елизаветой в оливковых рощах на склонах гор, окружающих бухту Теодо, или забираться выше линии деревьев и, сидя на плите известняка, любоваться стоящими на якоре военными кораблями, казавшимися отсюда игрушечными. Странная это штука, любовь. Впереди нас ожидало расставание, возможно навсегда, и все-таки это время отложилось в моей памяти как самое счастливое в моей жизни — наслаждение ее близостью было тем более пьянящим из-за сознания, что это могут быть последние наши часы вместе.
Елизавета уехала, а все члены моего экипажа вернулись из отпуска, и на меня свалился почетный долг отобрать себе спутников для путешествия. Задача оказалась сложной, но не совсем в том плане, как я ожидал. Сказать по справедливости, все до единого матросы и старшины вызвались добровольцами, даже женатый и имеющий детей Штайнхюбер. Мне пришлось объяснить, что миссия наша опасна и шансы на успех не велики, но все настаивали, и в результате пришлось тянуть жребий. Я спросил у Штайнхюбера, почему парни так рвутся идти. Он подумал немного, поцокал языком.
— Ну, герр коммандант, мы все добровольцами вызвались служить на подводных лодках, да и на флот по большей части сами пришли, и я так думаю, это потому что нам хочется, чтобы было, что рассказать внукам, когда состаримся.
