Павел Лагун - Капитан Сорви-голова. Возвращение

— Но нам интересно на него поглядеть, — сказал лейтенант Спейч. — Если оно зарыто, непозволительно рушить пол и стены, — ответил пастор. — А если не зарыто? — воскликнул Леон Фортен, подходя вплотную к тому месту, где все еще сидели на полу Жан и Жориса. Он посмотрел на свою буссоль, а затем поднял взгляд на распятье. — Вот оно — золото президента Крюгера! — дрогнувшим голосом произнес Леон.

— Где? — не понял, стоящий рядом Поль. — Из него вылито распятье.

— Не может быть? — удивился журналист.

— Дайте мне нож, — попросил молодой ученый Шейтофа. Тот протянул ему широкий охотничий кинжал. Леон Фортен, приподнявшись на цыпочки, дотянулся до нижней части креста и поскоблил острием ножа уголок. Толстый слой краски "под дерево" в том месте отвалился, и в тусклом свете догорающих свечей заблестела узкая полоска чистого золота. Даже Жан и Жориса поднялись в полный рост, чтобы посмотреть на этот завораживающий блеск. Французы знали его притягательную силу. Она открылась им в далеком отсюда Клондайке, когда в Медвежьей пещере они обнаружили несметные залежи, названные "Мать золота". Примерно то же они испытывали и сейчас, глядя всего лишь на тонкую блестящую линию, но воображение уже снимало весь слой краски, и они представили, как сияет по-настоящему огромное золотое распятье. И тут под крест вступил пастор Вейзен. Он поднял руку, чтобы все оторвали взгляды от золотой полоски и посмотрели на него.

— Давайте поклянемся именем Господа нашего Иисуса Христа, что никто из присутствующих не выдаст тайны этого распятья. Иначе, оно попадет в жадные руки англичан, и символ нашей веры переплавят в золотые слитки. У них и так теперь много золота на Витватерсранде[13]. Клянитесь! — повысил он голос и поднял перед собой вверх пальцы в крестном знамении. Все, даже сидящий в углу Пиит Логаан, сделали то же самое.

— Клянемся! — эхом раздался под сводами одновременный возглас.

— А теперь нужно снова скрыть эту золотую полоску. Помогите мне, — попросил Вейзен Шейтофа и Строкера, стоящих поблизости, и затем взял у Поля Редона свечу. Строкер и Шейтоф поняли, что от них хочет пастор. Строкер нашел на полу кусочек отлетевшей краски. Затем принял у Вейзена свечу и взобрался на плечи Шейтофу. Тот поднял его к самому углу с открытой золотой полоской. Строкер обкапал ее свечным воском. Потом очередь дошла до кусочка краски. Он почти ровно встал на место. Несколько движений пальцев художника, и снизу царапина Леона Фортена стала совершенно незаметной. Затем Строкер почему-то протер платком ногу Спасителя. Труп Барнетта оттащили в подсобное помещение и положили рядом с убитыми солдатами. Потом провели маленькое совещание.

— Нужно выбираться из города, пока еще не рассвело, — сказал Поуперс.

— Под утро самый сладкий сон, — согласился с ним лейтенант Спейч. — Англичане, кстати, это тоже знают.

— Как бы нам незаметно пересечь площадь, иначе беды не миновать, — проговорил Строкер.

— Вы забыли, что у нас Пиит ранен в ногу, — сказал Жан, — нам нужно достать повозку или карету какую-нибудь.

Тусклый осенний рассвет пробился сквозь густое, тяжелое марево ночи, проявив на фоне неба очертания скалистых холмов к северу от города. Пора было уходить. Все тихонько выбрались через боковую дверь в густой садик за церковью. Строкер и Шейтоф с двух сторон поддерживали сильно хромающего Логаана. Из-за ограды сада в сером свете наступающего утра Церковная площадь виднелась как на ладони. Правительственный президентский дворец с потухшими провалами черных окон. Рядом с ним — гранитный постамент под памятник президенту Крюгеру. Бронзовый "дядя Поль" встанет на него позже в своем сюртуке, цилиндре, опираясь на трость. И будет смотреть на свой город, который он покинул навсегда. Темные окна здания банка белели лишь квадратами металлических решеток. Только вестибюль центральной гостиницы, несмотря на ранний час, был ярко освещен. Над входом красной звездочкой горел фонарь. Англичане здесь, на первом этаже, открыли публичный дом, который пользовался повышенной популярностью у офицеров преторианского гарнизона. Сейчас возле подъезда стояла коляска типа "фаэтон" с откидным верхом. На облучке, опустив голову в широкополой шляпе, сидел кучер-негр, погруженный в утреннюю дрему. Видно, дожидался всю ночь своего хозяина, занятого непотребными развлечениями. Две лошади тоже стояли, понурив головы.

— Вот то, что нам нужно, — проговорил Сорви-голова, — я к вам сейчас подгоню эту коляску. Уместимся мы все в ней?

— В тесноте — не в обиде, — ответил поговоркой Поуперс, — но мы тебя, на всякий случай, подстрахуем. Будем держать вход на мушке. — Надо обойтись без стрельбы и шума, — предупредил Жан и, поцеловав в щеку Жорису, вышел из-за ограды церковного садика. Он неспешной походкой уставшего после ночного дежурства офицера стал пересекать площадь. Жан и в самом деле очень устал. За прошедшие вечер и ночь он пережил столько событий и потрясений, что организм уже не справлялся с физической и психологической нагрузкой и требовал отдыха. Но до отдыха, судя по всему, было еще далеко. Сорви-голова взял себя в руки и уже более твердым шагом подошел к фаэтону. Кучер даже не пошевелился. Он заливисто храпел и удивительно, как еще не свалился на мостовую. Сорви-голова хотел уже вскочить на подножку, а затем на облучок, чтобы слегка придушить спящего кучера, когда краем глаза заметил выходящего из подъезда джентльмена в сюртуке, полосатых панталонах, шляпе и с тросточкой в руке. Тот тоже заметил, стоящего возле коляски офицера, и, обойдя ее сзади, вежливо приподнял шляпу:

— Могу вас подвезти, сэр, — сказал он знакомым голосом.-

Сорви-голова взглянул на него, и рука сама метнулась к кобуре с револьвером. Перед Жаном стоял живой и невредимый Маршиш-хаан — вождь басуто. Мучитель и враг. Тот тоже узнал капитана Сорвиголова. В его узких азиатских глазках забились искорки страха, и он уже хотел броситься наутек, но черный зрачок револьверного ствола парализовал его желание. Как и голос Жана Грандье:

— Ни с места! — тихо, но твердо и сурово произнес Жан. Маршиш-хаан упал на колени и стал целовать сапоги Сорвиголовы, орошая их горючими слезами:

— О, господин, не убивай меня! — причитал вождь, хныча и унижаясь. — Это проклятый англичанин Барнетт заставил меня. Посулил мне золото. Много золота. Я бедный, маленький человек. Прости меня, господин! Жан брезгливо отступил на шаг. Маршиш-хаан подполз следом и попытался снова поцеловать сапог.

— Вставай! — приказным тоном сказал Сорви-голова. — Садись в коляску и прикажи кучеру ехать в сторону церкви. Вождь поспешно вскочил с коленей и подобострастно, сняв шляпу, раскланялся, словно лакей: — Вы первым садитесь, мой господин. Я следом за вами… И Жан поставил стопу на подножку коляски, взглянув на кучера. Он отвел взгляд всего на секунду-две. И этого было вполне достаточно. Из тросточки Маршиш-хаана выскочило тонкое, острое лезвие, словно змеиный зуб. Он метился в сердце, но Жан в последнюю долю секунды успел увернуться. Лезвие разорвало мундир и обожгло бок.