Тайна Моря - Брэм Стокер
Поймав мой взгляд, она тихо выстучала пальцами: «Отдай ему бумаги — от миссис Джек. Найдены в старом дубовом сундуке. Не говори о переводе».
Маневр выглядел так сомнительно, что я задал одними глазами вопрос. В ответ она кивнула.
Тогда я собрался с силами и произнес:
— Боюсь, сэр, все это какая-то загадка, и мне она не по зубам. Думаю, впрочем, я могу сказать за свою подругу миссис Джек, что вы можете с полным правом забрать ваши бумаги. Мне говорили, они давеча найдены в старом дубовом сундуке. Удивительно, что они пропали на такой срок. Нас привлекли странные символы. Мы решили, что это некая криптограмма, и, судя по тому, что вы их искали, мы не ошиблись?
Он вмиг посуровел, весь застыл. Марджори заметила это и поняла причину. Улыбнувшись мне одними глазами, она выстучала по столу: «Он поверил!»
Поскольку неловкое молчание теперь хранил незнакомец, мы уже ждали со сравнительным спокойствием. С некоторым удивлением я заметил, что к высокомерию Марджори примешивается и капелька злорадства оттого, что собеседника удалось сбить с толку.
Я посмотрел на миссис Джек и сказал:
— Позвольте отдать бумаги мистеру…
— Ну разумеется! Если они нужны мистеру Барнарду… — тут же ответила она.
Марджори вдруг повернулась и удивленно спросила:
— Мистер Барнард?
— Так он назван в письме, которое принес, дорогая!
На это немедленно откликнулся незнакомец:
— Здесь я мистер Барнард, но в родной стране я ношу старинную фамилию. Благодарю вас, сэр — и мадам, — он повернулся к миссис Джек, — за любезное предложение. Но у меня будет достаточно времени ознакомиться с потерянными страницами, когда, пережив несчастье вашего отъезда из моего дома, я смогу перебраться сюда жить. Я лишь прошу вернуть их в книгу и поставить ее на место, боле не тревожа.
Говорил он все еще добрым, почтительном тоном, но что-то в его взгляде или манерах не совпадало с этим тоном: то, как жадно бегали глаза, как тяжело он дышал, расходилось с его речами о терпении. Впрочем, я не показал, что заметил это, — я вел свою игру. Ни слова не говоря, аккуратно вложил страницы в книгу и вернул ее на полку, откуда мистер Барнард прежде ее снял. На лице Марджори застыло странное выражение, которого я не понимал, а поскольку она не давала мне намека на нашем языке знаков, мне оставалось только ждать.
Глядя на незнакомца с вызовом и явственно воинственным выражением, она сказала:
— Агент нам сообщил, что замок принадлежит семейству Барнардов!
Тот мрачно поклонился, но его лицо вспыхнуло от гнева жарким румянцем, когда он ответил:
— Он говорил только то, что знал.
Ответ Марджори не заставил себя ждать:
— Но вы говорите, что сами из этой семьи, а записка, которую вы же и показали, подписана «Ф. де Э.».
И вновь он побагровел, но так же быстро краска отхлынула, оставив его бледным, как покойник. После недолгой паузы он ответил с ледяной любезностью:
— Я уже сказал, сеньора, что в этой стране наше имя — мое имя — Барнард. Это имя принято века назад, когда свобода великой Англии была не та, что сейчас, когда терпимость к чужестранцам была не чета нынешней. В своей стране, стране своего рождения, колыбели моего народа, я ношу имя дон Бернардино Иглесиас Палеолог-и-Сантордо-и-Кастельнуова де Эскобан, граф Минурки и маркиз Сальватерры!
Перечисляя титулы, он распрямился в полный рост, и гордость за свой народ действительно сияла на его лице.
Марджори по другую сторону стола тоже горделиво распрямилась, и в тоне ее ответа чувство собственного достоинства боролось за господство с презрением:
— Значит, вы испанец!
Глава XXXIII. Дон Бернардино
Отвечая, незнакомец держался, если это только возможно, с еще большей надменностью:
— И для меня это великая честь.
— А я, сэр, — сказала Марджори, тягаясь с ним своей гордостью, — американка!
Перчатка брошена.
Какое-то время — из-за напряжения показавшееся очень долгим, но наверняка не прошло и полминуты — они сверлили друг друга взглядами: представители двух народов, чье смертельное состязание приковало взоры всего мира. Так или иначе, я успел оценить сложившееся положение и восхититься обоими. Таких представителей как латинской, так и англосаксонской расы было еще поискать. Дон Бернардино с его высоким носом с горбинкой и черными глазами орлиной зоркости, горделивой осанкой и той смуглостью, что говорит о мавританском происхождении, представлял собой, несмотря на современное платье, картину, какую не постыдился бы написать и сам Веласкес или воспроизвести Фортуни.
А Марджори! Воплощение духа своего свободного народа. Дерзость ее позы, раскрепощенность манер, нескрываемые отвага и вера в себя, отсутствие и ханжества, и застенчивости, живописная, благородная красота сурового белого лица и горящих глаз складывались в неизгладимый из памяти образ: так она встретила врага своей страны. Даже ее враг ненароком впал в восхищение, и в нем властно заговорила его мужская природа.
Слова дона были любезны, а речь — полна легкого изящества, ничуть не терявшего от напускного спокойствия:
— Увы, наши народы воюют, сеньора, но, согласитесь, ни к чему поминать правила поля боя, когда люди, пусть даже исключительно преданные своим странам, встречаются на нейтральной земле!
Было очевидно, что Марджори даже при всем своем остроумии не нашлась с подходящим ответом. Прощение врагов не назвать сильной стороной любой женщины — не так их воспитывают. Единственное, что она смогла ответить, — это повторить:
— Я — американка!
Испанец почувствовал преимущество своего положения, и снова в его словах слышалась его мужская природа:
— И все добрые женщины, как и мужчины, должны быть верны своему флагу. Но, о сеньора, даже прежде национальности стоит пол. Испанский народ не ведет войну с женщинами!
Похоже, он вправду верил в свои слова, ибо гордый свет в его лице не мог принадлежать ни подлецу, ни лжецу. Сознаюсь, ответ Марджори я выслушал в изумлении:
— В reconcentrados хватает как мужчин, так и женщин. Женщин даже больше, ведь мужчины воюют!
Страстная презрительная усмешка на ее губах придала силы оскорблению, укол
