Альбер Бланкэ - Война амазонок
– Позволите ли мне сказать вам хоть одно слово?
– Говорите.
– Предупреждаю вас, я затрону очень щекотливый вопрос. Но я знаю, что у вас достанет ума и сердца, чтобы разобрать его. Помните ли, год тому назад, в то время, когда вы были уверены в моей мнимой любви к госпоже де-Лонгвилль и я вам доказал, что она любит другого, – мы с вами тогда были в ссоре, не помню уже по какой причине – случай опять нас свел и мы – помните ли, какое мы дали друг другу обещание?
– Какое это обещание? – спросила герцогиня, прикусив губу и судорожно сжимая руки.
– Мы сказали друг другу: «Жизнь коротка, зачем же отравлять минуты наслаждения укоризнами, сценами, требовательностью, которых всегда легко избежать? Зачем нам не жить с полной доверенностью к личному достоинству, без чего благородные люди перестают уважать друг друга?»
– Правда, вы говорили почти этими словами – я помню это.
– Тогда же мы с вами условились, что первый из нас, кто перестанет любить…
– Я так и знала! – воскликнула герцогиня де-Монбазон, и бледная, дрожа всем телом, она вскочила с места.
– Тише, герцогиня, ваш муж услышит…
– Что мне до мужа? Есть один человек в мире, который имеет право на мою жизнь, на мое чувство – это вы, остальной мир не существует для меня!
– Что вы, милая Мария!
– Так вы перестали меня любить?
– Я этого не говорил.
– О! Я понимаю вас, ваша всем известная деликатность внушает вам желание подсластить отвратительную пилюлю, но вы хотите сказать, что не любите меня.
– Прошу вас, Мария, успокойтесь.
– Мне успокоиться, когда вы смеете возвещать мне самое жестокое несчастье, какое только может поразить мое сердце? Но знаете ли, если бы ангел смерти явился передо мною в эту минуту и сказал: «Настал твой час», так и тогда я не так бы перепугалась… Он разлюбил меня!
Прекрасная герцогиня упала на кушетку. У Бофора не достало мужества, и он, подхватив ее на руки, с нежностью прижал к груди своей это пламенное сердце. Но она с яростью оттолкнула его.
– Уходите! – сказала она пылко. – Уходите вон, пока еще есть время. Слушай, Франсуа, если ты останешься здесь еще минуту, я не ручаюсь за себя, я могу тебя убить.
– Что же? Мария, убивайте. Нет сомнения, что этим вы окажете величайшую услугу кардиналу Мазарини.
– А вы думаете, что он так много занимается вами?
– Я знаю, что он удостаивает меня этой чести. По этой причине я пришел к вам. Не хотите ли вступить со мной в союз?
– В союз с вами?
– Кажется, понятно.
– Для какой цели?
– Мне хочется заняться политикой.
– Посмотрим, какие у вас планы, – сказала герцогиня, глядя во все глаза на любимого и неузнаваемого ею Бофора.
– Что вы думаете насчет брака Шарлотты де-Шеврез с принцем Конти?
– Что это самая блистательная партия, какой можно было желать для фамилии Шеврез и Монбазон. Вы знаете, прекрасная Шарлотта приходится мне родней, потому что я вышла за ее родного деда.
– Так послушайте же, милая Мария, если вы хотите доказать мне свою любовь, а вы, надеюсь, хотите этого?
– Ах, Бофор, поостерегитесь! Если вы вмешаетесь в политические замыслы, то наделаете много дурного и бесславного и перестанете быть рыцарем великодушия и чести, каким мы знаем и любим Франсуа де-Вандома.
– В основании моих политических соображений лежит честное дело.
– Посмотрим.
– Я желаю, чтобы брак Шарлотты де-Шеврез с принцем Конти не состоялся.
– Подумали ли вы, что говорите?
– Разумеется, иначе не стал бы и говорить.
– Но муж мой, все родные, целый свет очень дорожат этим браком.
– Согласитесь, однако, что помешать этой свадьбе – доброе дело.
– Что вы хотите этим сказать?
– Принц Конти – человек, преисполненный чести, прямодушия и… простодушия. Женить его на хорошенькой Шарлотте – ведь это…
– А! Так это вы ее любите! – воскликнула герцогиня в бешенстве.
– Нет, нет, Мария!
– О! Вы напрасно хотите обмануть меня, я это предчувствую.
– Клянусь вам честью дворянина!
Ярость высокомерной герцогини не погасла от этой клятвы.
– О! Я узнаю, кто она.
– Герцогиня, – возразил Бофор, вставая и стараясь схватить руку, отталкивавшую его, – будьте довольны тем, что вы первая красавица во Франции, и откажитесь раз навсегда от трагической ярости, которая доказывает только то, что вы не правы.
– Франсуа, дайте мне честное слово, что вы никого не любите?
– И вы тоже!
– Что вы хотите этим сказать?
– Ничего, – сказал Бофор, припомнив, что от него требовалась недавно та же клятва.
– Но я требую от вас этой клятвы.
– А я не хочу ее давать, – сказал Бофор, нахмурившись.
– Ну берегитесь, я отомщу за себя.
– Нет, Мария, вы не сделаете этого.
– Да, я открою, кто она, и тогда мой гнев и ненависть падут на нее, кто бы она ни была.
– Послушайте, Мария, это будет самое сильное средство навсегда оттолкнуть меня от себя.
– Ага! Он любит, он любит другую, а не меня! – воскликнула несчастная, убитая горем.
– Мария, не забудьте же, что я очень хочу, чтобы этот брак не состоялся, и в этом случае полагаюсь на вас.
– Я не могу, не могу этого, – сказала она глухим голосом.
– Вы сделаете, если любите меня.
Бофор взял ее руку, поднес к губам и запечатлел на ней долгий пламенный поцелуй, который мог укротить сердце бешеной ревнивицы. Затем он поднял драпри и исчез. Оставшись один в отдельной комнате и затворив за собой потайную дверь, он долго смотрел на нее.
– Это было в последний раз! – уверял он себя. – Да, в последний раз я переступил этот порог.
ГЛАВА II
Под маской
На другой день, в воскресенье на масленице, в Пале-Рояле был большой съезд. Королева, до конца жизни любившая увеселения, объявила бал и допустила маски, чего давно не бывало.
Пале-Рояль сверху донизу блистал огнями, все царедворцы ждали необыкновенных увеселений, потому что все французское дворянство было приглашено во дворец, чего тоже давно не бывало. Толки шли о великолепии костюмов, о небывалых превращениях. Приготовление к балу стало занятием женщин, честолюбием всех придворных. Прекратились, видимо, интриги партий, общий мир был сигналом увеселений. На поле радостей была забыта, казалось, всякая мысль о соперничестве…
Самые блистательные маски собирались, одна за другой, в великолепно освещенных залах. Но надо правду сказать, большая часть приглашенных дворян были без масок, а если иногда какая-нибудь маска вмешивалась в толпу, то ее скоро называли по имени, разоблачая ее неизвестность.
