Беглая княжна Мышецкая - Владимир Иванович Буртовой
– Сделаем, княжна. Бездомную собаку и то не все гонят от ворот, норовят горбушку кинуть несчастной твари, – поспешно ответил рыжий стрелец, сбегал к возу и принес оттуда старенький, но целый еще тулуп из черной овчины, постелил под деревом, вместе с товарищем переместили на тулуп Данилу, кое-как натянули на него рубаху, правда, пришлось отрезать левый рукав, чтобы не тревожить перевязанное плечо, подложили под голову шапку, а сверху укрыли кафтаном с прорезом от сабли и с кровавым пятном на плече.
– Пусть раненый до утра спит, днем я сменю ему повязку, – сказала княжна Лукерья, когда полковник Бухвостов издали увидел, что перевязка окончена, и подошел к дереву.
– Хорошо, княжна Лукерья. Думаю, вор дотянет до встречи с князем Борятинским, а там все едино… Князь Юрий куда как суров с государевыми изменщиками, мимо его цепких пальцев мало кто живым проскочил! Конец у воров один! – и полковник, не договорив, сделал выразительный жест правой рукой вокруг своей головы, как бы затягивая на ней петлю. Княжна едва сдержалась, чтобы не высказать резкого замечания полковнику на его жестокосердие, но решила не портить с ним добрых отношений.
«Не годится с чертом водиться, а в иную пору и без него не обойтись, – подумала княжна Лукерья. – Еще заподозрит меня в истинных чувствах к сотоварищам Михася, усилит надзор, тогда и вовсе шагу не ступишь. А мне надо, чтобы полковник мне доверял полностью и без остатка. При первом же известии, что войско походного атамана Ромашки Тимофеева рядом, постараюсь перебежать к Михасю… Вот будет ему радость негаданная – встретить меня так далеко от Синбирска, куда уволокли его женушку стрельцы воеводы Милославского!»
– В том полная воля князя Юрия Никитича делать так, как повелел великий государь и царь Алексей Михайлович, – как бы равнодушно отозвалась княжна Лукерья и неспешно возвратилась к своему возку.
Дуняша с мольбой в глазах встретила ее, и княжна, успокаивая, ласково прикоснулась к ее руке, сказала еле слышно – стрельцы и возница Алешка были рядом, копошились у костра, готовя его к ночному горению:
– Жив, жив наш Данилушка. На меня смотрел, как на чудо какое, не мог понять, где он и что с ним творится. А в бреду твое имя ласково выдохнул: «Дуняша». Даст Бог, рана подживет, а там что-нибудь придумаем. Великое счастье, что полковник решил доставить его живым к князю Борятинскому для самоличного допроса с пристрастием. Стало быть, время у нас есть, и у Данилушки – тоже, чтоб осмотреться и головой поразмыслить как следует!
Дуняша с мольбой сложила на груди руки, повертела головой туда-сюда, словно отыскивая над макушками желтеющих деревьев купола недалекой церкви, и, не найдя таковых, беззвучно начала читать молитву во спасение милого нареченного жениха: «Владыко, Вседержателю, Святый Царю, молимся Тебе, Боже наш, раба Твоего Данилы немощствующа посети милостию Твоею, прости ему всякие согрешения вольные и невольные. Господи, врачебную Твою силу с небесе низпошли, буди врач раба Твоего Данилы…»
Княжна Лукерья отошла в сторонку, чтобы не смущать девицу своим присутствием, а когда Дуняша с просветлевшим лицом подошла, тихо поцеловала ее в щеку и сказала:
– Верую, все будет хорошо! Говорила же я тебе, что скоро с Данилушкой свидимся, – так оно и вышло! Давай-ка и мы теперь подкрепим свои силушки. Что у нас на ужин?
Наскоро перекусили и улеглись вдвоем в возке, тесно прижавшись спинами. Сверху укрылись теплыми одеялами – подарком князя Милославского. И снова без слов молились об одном и том же, только имена про себя называли разные. Княжна Лукерья, почти засыпая после этого тревожного дня, мысленно шептала сначала молитву об усопших: «Упокой, Господи, души усопших рабов твоих Никитушки Кузнецова, Ивашки Балаки и всех их товарищей, сгибших от жестокой руки воеводы, и прости им все согрешения вольные и невольные, и даруй им царствие небесное». Потом вспомнила и молитву о живых и ее произнесла беззвучно, представив себе, что стоит в соборной церкви перед иконостасом, а вокруг сотни горящих с легким потрескиванием свечей: «Спаси, Господи, и помилуй мужа моего Михаила, товарищей его Ромашку и братка названого Ибрагимку, всех их сотоварищей, да и всех православных христиан. Аминь!»
Минуло еще два дня пути и три ночевки при дороге под усиленным караулом стрельцов. После искусных Лушиных перевязок Данила стал чувствовать себя много лучше, а в третью ночь походный лагерь был по тревоге поднят на ноги уже перед ранним рассветом.
– Что за сполох? – вскричала княжна Лукерья, выглядывая из-под навеса своей кибитки. – Снова разбойники наскочили?
– Бог его знает, княжна! – отозвался от полузатухшего костра чернобородый стрелец из казанских татар, который перед этим дремал, прислонив спину к дереву и в обнимку со своим бердышом. – Однако шумят сильно.
– Так сбегай узнать у полковника. Мало нам походного лиха, того и гляди, чтоб разбойники не ухватили в плен на пытки разные!
Стрелец не посмел перечить и тут же убежал в голову колонны, а вскоре возвратился обескураженный и объявил:
– Сказывают, вор и разбойник, тот, побитый и пойманный стрелец, ночью бежал! Не иначе шайтан ему помогал, однако.
Возница Алешка, который вскочил на ноги при первых тревожных криках, громко чертыхнулся и, не сдержав злости, вдруг вскипевшей в нем, выкрикнул:
– Вот дьявол! С петли, можно сказать, вор соскользнул! Воистину ты сказал, Тимурка, шайтан ему был в сподручниках! Неужто не изловят? Надо думать, сей разбойник в здешних лесах свой, как цыган на конной ярмарке, пеши домой не воротится: не купит коня – так украдет!
Пока Алешка невесть с какой напасти так бранил сбежавшего стрельца, рядом с княжной Дуняша то и дело вскрикивала: «Ой! Господи, ой, батюшки!» А ладони прижала к груди, стараясь унять зайчиком запрыгавшее сердце.
– Как же он сумел бежать? – с недоумением в голосе засомневалась княжна Лукерья. – Ведь после вечерней перевязки, при мне еще, ему сызнова связали руки и ноги!
– В том и хитрость этих шайтанов! Сказывают, веревки срезаны, а вор ушел, – пояснил другой стрелец, который вслед за татарином ходил узнавать причину тревоги, а теперь присоединился к стрельцам у костра княжны. – Должно быть, караульные под утро вздремнули, недоглядели. – И неожиданно высказал довольно смелое предположение: – А может статься, что кто-то из наших стрельцов пожалел человеческую душу, спас стрельца от лихих мук и позорной смерти на плахе… Эхе-хе, что за жизнь пошла на Руси, – сокрушенно проворчал в пушистые усы пожилой уже стрелец, усаживаясь на свое место у костра. Подбросил в огонь пучок наломанных сухих веток, подождал, когда огонь охватил их безжалостными горячими языками, сам себе,
