Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста. Город Прокаженного короля (сборник)
– Не могу, синьора, потому что сам не знаю этого. Никогда нельзя угадать, что она сделает через минуту, она не похожа на обыкновенных людей, о которых наперед знаешь, на что они способны… Однако что же мы все стоим тут и разговариваем? – спохватился капитан. – Следуй за мной, синьора, в назначенное тебе помещение, а потом я пойду распоряжусь взять на буксир твой галиот.
Герцогиня очень желала бы пройти сначала в больничное помещение, чтобы взглянуть на раненого, но покорилась необходимости и покорно последовала за капитаном в каюту, расположенную в носовой части галеры. Миновав столовое помещение, Метюб подвел свою пленницу к красивой резной двери и сказал:
– Можешь безбоязненно войти сюда, синьора, и оставаться в этом помещении. Находясь под моим покровительством, тебе нечего бояться.
– За себя я никогда не боюсь, но беспокоюсь о своем женихе, – ответила Элеонора.
– И о нем не тревожься: я сейчас пошлю к нему нашего врача; он будет ухаживать за ним, как за родным братом… или, вернее, как за мной самим, – сознавая свое достоинство, поправился Метюб.
Отворив дверь, он впустил свою спутницу в большую каюту, убранную с восточной роскошью, поклонился и запер снаружи дверь, к которой приставил двух солдат, вооруженных пистолетами и кривыми саблями.
– Никого сюда не пропускайте, кроме меня да того капитана янычар, который у нас да борту, – приказал он солдатам.
Когда он поднялся на палубу, оказалось, что матросы и без его распоряжения уже взяли галиот на буксир и повернули назад галеру, которую теперь искусным маневром направляли по полосе более сильного ветра. Похвалив их за расторопность, Метюб начал было отдавать другие приказания, как вдруг из больничного помещения вышел Лащинский и сказал ему:
– Раненый только один, да и тот, как нарочно, во-первых, жених этой капитанессы, то есть знатное лицо, а во-вторых, с ним много возни: он, кажется очень плох, и врач не может вынуть у него пулю, застрявшую где-то чуть ли не в самом легком.
– В легком? – повторил Метюб, нахмурив лоб.
– Да, в левом.
– Гм!.. Неужели он умрет?
– Чего доброго. Удар шпагой был бы менее опасен.
– Это очень неприятная история, – заметил Метюб, подумав немного, – я дал слово Гараджии вернуть всех беглецов живыми.
– Ну что ж, только одной обузой меньше…
– Почему вы так говорите, капитан?
– Ах, это я так… про себя, – уклончиво ответил поляк. – Ты не знаешь, Метюб, что намерена Гараджия сделать с этой капитанессой?.. Впрочем, нет, она своей храбростью действительно скорее заслуживает быть названной капитаном Темпестой… Какая участь ожидает капитана Темпесту в Гуссифе?
– Не могу. Гараджия мне ничего не говорила о своих намерениях, а угадать их невозможно.
– Пожалуй, вздумает убить его?
– Очень может быть. Это будет вполне на нее похоже.
– Я ей не позволю сделать это, – с решимостью заявил поляк.
Турок только презрительно улыбнулся.
– Гм! Ты, кажется, не на шутку заинтересован этой христианкой? – насмешливо проговорил он, обдавая своего собеседника каким-то странным, не то презрительным, не то прямо враждебным взглядом.
– Я никому не обязан отдавать отчета в своих чувствах, капитан, – сухо ответил Лащинский.
– Я его и не требую…
– И прекрасно… Где находится венецианка?
– В каюте самой Гараджии.
– Мне нужно видеть ее.
– Можешь, когда тебе угодно. Гараджия не приказала мне препятствовать твоим свиданиям с ее пленницей. Только предупреждаю тебя: если ты тронешь ее хоть пальцем или оскорбишь грубым словом, то будешь иметь дело со мной.
– За кого же ты меня принимаешь? – сердито произнес поляк. – Я ведь не дикарь… Ну, так я иду к ней…
Узнав, где находится каюта пленницы, он быстро разыскал ее, повелительным знаком заставил отступить стоявших возле нее часовых, притворил дверь и, смягчая свой грубый голос, проговорил:
– Простите, синьора. Мне нужно с вами поговорить.
Герцогиня сидела на мягкой оттоманке, под окном, прорубленным под верхней частью носа судна. Глаза ее были неподвижно устремлены на море, на ресницах повисли две слезинки, а лицо было задумчиво и печально.
– Синьора! – громче повторил поляк, видя, что она не замечает его. – Должно быть, шум волн, подымаемых ходом галеры, мешает вам слышать мой голос?
И на этот раз молодая девушка не пошевельнулась.
– Клянусь бородой пророка и всех турок, вместе взятых, я ведь не раб ваш, чтобы не отвечать мне, когда я обращаюсь к вам! – с раздражением вскричал поляк. – Сколько же раз мне окликать вас?
Герцогиня вздрогнула и обернулась. Увидев стоящего в нескольких шагах от нее поляка, она вскочила и с пламенеющими щеками и глазами горячо произнесла:
– Ах, это вы?.. Да, вы, действительно, не раб, но гораздо хуже, вы – ренегат! Самый жалкий из всех рабов не изменил бы своей религии, как сделали вы, синьор Лащинский. Зачем вы явились на Кипр? Кого вы брались защищать своей шпагой: льва Святого Марка или полумесяц?
– Кого придется, синьора… Я не патриот и не ханжа. Мне совершенно все равно, за кого или что биться, лишь бы просуществовать как-нибудь… Я не скрываю, что ищу приключений, подобно многим другим, умеющим владеть оружием. Но я пришел не затем, чтобы вести с вами беседу на эту тему, на это будет время впереди…
– Так зачем же вы пожаловали, синьор Лащинский?
Вместо ответа поляк притворил дверь и осторожно выглянул из нее, потом запер ее, почти вплотную подошел к герцогине и шепотом спросил:
– Знаете вы, куда вас везет Метюб?
– Знаю. Обратно в Гуссифскую крепость, – ответила Элеонора, с удивлением глядя на него.
– Другими словами, к Гараджии, – поправил ее поляк.
– Да. Ну и что же дальше, синьор?
– А какого приема ожидаете вы теперь от этой женщины, пользующейся такой дурной славой за свои прихоти и за жестокосердие?
– Разумеется, не особенно любезного. Я принимаю во внимание случившееся и…
– Да уж поверьте, что вы и на тень «любезности» с ее стороны не можете рассчитывать, – перебил Лащинский. – Она была взбешена вашей выходкой и никогда не простит вам ее. Я пришел к вам не как враг, а как друг, готовый вместе с другими вашими друзьями пожертвовать собственной жизнью ради вашего спасения.
– Это вы-то?
– А почему же нет? Я вполне искренно повторяю вам, что готов на все, лишь бы спасти вас, и поверьте, что теперь, будучи ренегатом, следовательно, пользуясь доверием магометан, я могу больше принести вам пользы, чем если бы я остался христианином. Это может подтвердить вам и турецкий костюм, который я ношу.
– И вы хотите спасти меня?
– Да, и всех ваших.
– И даже виконта?
Этот вопрос, по-видимому, смутил поляка, но после непродолжительного колебания он и на него ответил по возможности спокойно:
