Симона Вилар - Ассасин
Пока Ашер говорил, Мартин сидел, опустив голову, потом медленно поднял ее и взглянул на своего покровителя. Его красивое лицо – такое знакомое, но странно потемневшее, утомленное, с полуопущенными веками, отмеченное печатью тяжелого внутреннего чувства – выражало муку. Даян даже почувствовал жалость к нему. Мартин заговорил:
– Обещания следует выполнять, господин, – бесцветным голосом, который словно шел издалека, произнес он. – А вы пообещали…
Ашер сурово поджал губы и откинулся на спинку кресла.
– Ты хорошо помнишь, что я пообещал, Мартин? Если запамятовал, я напомню. Да, почти полгода назад в этой самой комнате я сказал, что сделаю все, что пожелает моя дочь. И она пожелала выйти за Гамлиэля из Фессалоник, чем несказанно порадовала всех нас.
Повторю: это был давно задуманный союз, Руфь с детства была обещана Гамлиэлю, знала это и не пошла против воли семьи. Да она и не согласилась бы стать твоей, особенно после того, как узнала, что входило в твое последнее задание: соблазнить красивую англичанку, которой ты не на шутку увлекся. Ведь так, Мартин? Но все это уже в прошлом, мальчик мой. Руфь – жена другого. Однако это не означает, что ты стал менее дорог для нас. Я по-прежнему люблю тебя, я восхищаюсь твоим мужеством и умом, твоей ловкостью…
– Как это подходит для вас, Ашер, – скривил уголок рта в презрительной усмешке Мартин. – Как все это необходимо вам, чтобы и дальше давать мне сложные и опасные поручения! Да, Сабир был прав, уверяя, что для вас я чужак. Вы видите во мне не человека, достойного породниться с вашей семьей, а только орудие своих планов.
– Я хорошо плачу́ тебе!
«Хорошо плачу́». Эти слова эхом пронеслись в мозгу Мартина, опалили, достигли самого сердца. И он вдруг вспомнил, сколько раз рисковал своей жизнью ради планов Ашера, скольких людей обманывал, убивал, предавал… Он вспомнил, как завел в ловушку при Хаттине войско крестоносцев, как потом мучился виной за их погубленные жизни, как позже попал в плен и перенес муки пыток и как во время последнего задания вынужден был жить среди прокаженных… А еще рисковал собой в Акре, когда ему были опасны и сарацины, и крестоносцы… Что все это значит для Ашера? Ничего. И теперь Мартину ясно дают понять, что он всего лишь наемник, с которым считаются, пока он полезен для дела Ашера бен Соломона.
– Да, вы платите мне за хорошо выполненную работу. Но сам я ничего не значу для вас. Просто чужак, которому вы никогда не отдали бы руку своей дочери. Зачем вы лгали мне, обещая, что готовы признать во мне равного?
Чтобы я не отказался спасти вашу родню в Акре?
– Мы не будем больше это обсуждать!
Повисло молчание. Лицо Ашера, его голос, весь его облик говорили о каменно-твердой решимости поступить по-своему. Он не чувствовал себя виноватым перед своим наемником. И даже опять указал ему на мешочки с деньгами на столе. Плату за его риск, за пролитую кровь и ужас общения с прокаженными, за опасности и трудности. Достаточная плата, как считал Ашер.
– Я уезжаю, – холодно произнес Мартин, поднимаясь. – Больше вы меня не увидите. Срок моего найма окончен, я разрываю наш уговор и отправляюсь в Фессалоники. Мне надо увидеться с Руфью и убедиться, что все сказанное вами – правда.
Он уже шагнул к двери, когда Ашер с неожиданной стремительностью кинулся ему наперерез, закрыл путь, широко расставив руки.
– Нет! Ты должен оставить Руфь в покое! Ты не смеешь ее волновать.
– Так я еще могу ее взволновать? И это подле ее нестарого, богатого и лелеющего ее супруга? Значит, с этим браком не все так благополучно, как вы уверяете. Но я хочу сам услышать ее ответ, хочу узнать, почему она предала меня! Или все же не предавала?
– О, Руфь подтвердит, что я не солгал, клянусь в том священным талмудом! – выкрикивал Ашер, наступая и принуждая Мартина пятиться. – Моя дочь сама понимает, что ваши игры в любовь ничего не стоят. Ей нужна спокойная жизнь, она не должна связывать себя с гоем [42], который может погибнуть в любой момент. Но… Как ты смотришь на меня! Сколько презрения! О, блаженный Аарон! Мартин, ты ведь не почитаешь никого и ничего, для тебя нет ничего святого! Ты разбойник, который не верит ни во что, кроме своей силы. И ты.… О, бог Авраама! Да у такого варвара, как ты, даже хватит дерзости похитить мою девочку. Нет, Мартин! Нет! Ты не поедешь! Руфь не для тебя! Ты не достоин ее!..
Он кричал и махал руками. Мартин смотрел на него, и его голубые глаза будто превратились в два провала черного льда. Откуда Ашеру было знать, что всякий, кто замечал на себе этот холодный каменный взор, вскоре был мертв. И Ашер даже не успел ахнуть, когда сильные руки Мартина вдруг с молниеносной быстротой сомкнулись у него на горле, голова еврея запрокинулась, он ощутил, как стальные пальцы сдавили ему глотку.
– Так я гой? Варвар, не достойный породниться с вами? О, вы всегда так думали, даже когда обманывали меня, обещая Руфь!..
Ашер слабо замотал головой, из его горла вырвался клокочущий звук, дыхания не хватало. Но нет! Он так просто не даст этому убийце разделаться с собой.
Мартин даже в своей оглушающей ненависти понял, что этот «старина Ашер» не так уж слаб. Как он отбивался, как умело давал подсечки! Он упорно вырывался и даже оттащил Мартина к своему столу, но тут более сильный и ловкий рыцарь все же повалил его. Прямо на столешницу, на свитки Торы и мешочки с золотом. Голова Ашера свешивалась, он был придавлен сверху, все еще отбивался, но сопротивление его постепенно ослабевало. Навалившись на него и не разжав хватку, Мартин сверху вниз хладнокровно смотрел, как багровеет и темнеет лицо даяна, как вываливается язык, как полные ненависти черные глаза наполняются паническим ужасом, а руки уже не упираются в плечи Мартина, слабеют, он не повторяет попыток расцарапать лицо.
И все же Ашер еще не был побежден. Его упавшая рука стала судорожно шарить в стороне, пока не нащупала небольшой бронзовый молоток. Но не для того, чтобы применить его против врага, – столь опытного воина старому еврею было не победить… И Ашер из последних сил сделал замах и ударил молотом по медному диску, стоявшему на столе.
Гулкий протяжный звук, раздавшийся так неожиданно, сначала ошеломил Мартина, он ослабил хватку на горле Ашера, и тот смог вздохнуть. Но уже не вырывался, силы его были на исходе.
Мартин лишь краем сознания понял, что звук удара могут услышать в доме, – Ашер часто призывал кого-то к себе в дальний покой. Но пока сюда придут…
Мартин ощерился, крепче стиснув горло Ашера. Это за все – за обман, за то, что его всегда считали тут недочеловеком, послушным рабом, недостойным войти в их семью. Чужаком.
