Гладиатор умирает только один раз. (Сборник рассказов) (ЛП) - Сейлор Стивен
– Почему ты его так называешь?
– Потому что, если кто-то не сможет убедить Лукулла в его ошибке, он почти наверняка станет действовать так, как будто Мото и есть Варий. Несчастный раб будет одет как плененный полководец, проведен по улицам Рима, над ним будут насмехаться и унижать, беспощадно избивать, и, в конце концов, скинут с Тарпейской скалы.
– Конечно, нет! Разве весь смысл твоего визита не в том, чтобы проверить личность этого человека и успокоить разум Лукулла?
– Скорее наоборот; Лукулл ожидает, что я найду доказательство того, что Мото – это Варий, несмотря на все доказательства обратного. Для Аида с логикой или здравым смыслом; он хочет, чтобы я подтвердил то, что он уже «знает» - является ли это правдой это или нет!
– О, боги! Но если Лукулл попытается выдать этого садовника за Вария, слухи о допущенной ошибке наверняка распространятся, если не до триумфа, то после него. Лукулл станет посмешищем…
– А Мото умрет ужасной смертью.
– Да! Ситуация сумасшедшая! – воскликнул Луций.
– И все же, - сказал я, - Лукулл вряд ли сумасшедший. Безумцы не завоевывают половину Азии, не строят самые впечатляющие сады в Риме и не контролируют огромные финансы в империи – ведь так? Безумцы не говорят о спасении городов для общего блага потомков; они не любят философию, искусство и культуру.
– Это все очень странно. Если только…
– О чем ты думаешь, Луций?
Он проницательно посмотрел на меня.
– В точности о том, о чем думаешь и ты, мой старый друг. Разве после стольких лет мы не читаем мысли друг друга? Иногда здравомыслящие люди сходят с ума – из-за какого-то ужасного события, или потому, что боги решили сделать их такими, или просто как побочный эффект ...
Я кивнул.
– Да, это именно то, о чем я подумал: побочный эффект. Как мы наблюдали на протяжении многих лет, существует много ядов, которые вводятся в дозах, которые не могут полностью убить жертву, и могут вызвать психическое расстройство. Если кто-то, упомянутый в завещании Лукулла, стал нетерпелив и попытался поторопить события…
Но вся яства со стола Лукулла пробуются заранее; он сам сказал тебе, что в этом отношении ему нужно проявлять осторожность.
– И все же, - сказал я, - если мужчина – или женщина – достаточно умны и решительны, такой человек мог бы найти способ подсыпать яд даже такому осторожному и хорошо охраняемому человеку, как Лукулл.
– Умный и решительный – это определенно характеризует любого члена ближайшего окружения Лукулла, – Луций мрачно посмотрел на меня, затем поморщился и покачал головой. – Нет-нет, Гордиан, мы, конечно, ошибаемся! Мы говорим не о головорезах и змее. Такие люди, как Цицерон и Катон, не прибегают к убийствам для личного продвижения! Марк, безусловно, любит своего старшего брата; и, насколько нам известно, Сервилия тоже любит своего мужа. Что касается трех «А», то каждый из них в своем роде гений. Абсурдно, что мы сидим здесь и размышляем, кто из них может быть хладнокровным отравителем, особенно когда мы не можем представить, как Лукуллу можно преподнести яд.
Его пылкость меня отрезвил.
– Возможно, ты прав, Луций. Я не хочу быть безрассудным. И все же я не могу стоять в стороне и смотреть, как невиновного человека может постичь такая ужасная судьба.
Луций пожал плечами.
– Мы не знаем наверняка, что Лукулл в данный момент в опасности, так ведь?
– Я имел в виду не Лукулла! Я имел в виду раба, Мото.
– Ах! – он с сомнением кивнул. В общем, я очень любил Луция Клавдия; но он был продуктом своего патрицианского воспитания, с рождения обученным никогда не испытывать сочувствия к рабам, и он просто не мог приравнять судьбу человека, подобного Мото, к судьбе такого человека, как Лукулл. Он пронизывающе посмотрел на меня. – Возможно, здесь фигурирует яд, но никто не намеревается кого-то травить.
– Что ты имеешь в виду? – заинтересовался я.
– Ну, мне интересно, что мы на самом деле знаем об этих так называемых вишнях? Действительно ли они безопасны для употребления?
– Конечно же, они безопасны.
– Но как они влияют? Мы оба знаем о растениях, которые могут странным образом воздействовать на человека. Некоторые из них при проглатывании или вдыхании могут вызвать головокружение, полет фантазии или даже галлюцинации. Разве ты не уяснил это однажды, Гордиан, когда моя подруга Корнелия воспользовалась твоими услугами, потому что ее преследовали лемуры?
Даже спустя столько лет я вздрогнул, вспомнив тот эпизод.
– Но мы все вместе ели вишню, а не только Лукулл. И хотя этот плод может быть и новый для Рима, он был известен в течение нескольких поколений там, откуда его привезли. Если поедание вишни вызвало бы галлюцинации или заблуждение, я думаю, Лукулл знал бы это.
– Да, полагаю, ты прав, – Луций слегка улыбнулся, и я увидел, что он утомился. – Как хорошо, Гордиан – сидеть и размышлять с тобой вот так. Это напоминает мне дело, которое впервые свело нас вместе; оно тоже касалось завещания и того, что казалось воскресением из мертвых. Снова замкнутый круг, и альфа встречается с омегой.
Я нахмурился.
– Альфа – это начало, а омега – это конец. Что ты имеешь в виду, Луций Клавдий?
Он вздохнул.
– Мы все стареем, Гордиан. Особенно, я. – он жалобно посмотрел на меня.
– Ерунда! Доживешь до ста лет! – я вложил в эти слова весь энтузиазм, на который был способен, но даже для моих ушей он казался лживыми.
Розыгрыш? Яд? Или что-то другое?
Пока я размышлял над проблемой Лукулла и его странной веры в свои «знания», мои подозрения все больше концентрировались на трех «А».
Именно поэт Архиас впервые упомянул Вария за ужином, отчего по лицу Лукулла пробежала тень. Ссылался ли Архиас на Вария случайно, или он знал, что его покровитель верит в загадку садовника, и намеренно хотел сбить его с толку?
Возможно ли, что Архиас вообще подсунул эту идею Лукуллу? Поэты могли внушить слушателю идею, используя слова, которые несли значения, выходящие за рамки очевидного.
Антиох, философ, убедил Лукулла в существовании некоего органа восприятия, который мог бы отличать истину от лжи, не прибегая к общепринятым методам логики и дедукции. Такая вера цементировала навязчивое убеждение Лукулла, что Мото был Варием, несмотря на его собственную память и то, что видели его глаза. Был ли у философа какой-то другой, более прямой интерес к заблуждению Лукулла?
А что насчет художника Аркесислава? Пока остальная компания была вовлечена в оживленную беседу, он молчал и наблюдал с загадочным выражением лица. Его самодовольное молчание и отсутствие коммуникабельности вызвали у меня подозрения.
