Бернард Корнуолл - Рота стрелка Шарпа
Шарп помедлил, выискивая хоть клочок твёрдой почвы, чтобы поставить ногу, но дно рва было густо устлано убитыми, и стрелок зашагал по мягкой людской плоти. Из груды трупов перед Шарпом воздвиглась тёмная фигура. Человек схватил стрелка за грудки и потянул вниз. Шарп несколько раз ударил его рукоятью палаша. Тот отстал.
Вблизи передняя стенка равелина оказалась более пологой, чем выглядела с гласиса. Грубый камень покрывал её поверхность, облегчая подъём. Шарп задрал голову. Верхний край чернел границей между жизнью и смертью. Там ждала картечь. Инстинкты умоляли его не соваться туда, разум вкрадчиво советовал найти прибежище среди мертвецов и выжить, но, помимо чувств и рассудка, у Шарпа имелись воля и дьявольская гордыня. Он полез вверх.
Диковинный звук, то ли стон, то ли вой, примешавшись к прочим шумам, вынудил Шарпа застыть на полпути. Стрелок оглянулся. Южно-Эссекский, подобно другим полкам, бросавшимся на бреши, не был выбит до последнего человека. Те, кто спасся от смерти, предпочитали прятаться, а не жертвовать жизнью на потеху французам. Однако сейчас, видя свою Лёгкую роту, карабкающейся на равелин с командиром во главе, они воспрянули духом. Они стекались к огромному ромбу со всех сторон и на устах у них был тот самый клич, что остановил Шарпа:
— Шарп! Шарп! Шарп!
Веллингтон прислушался и спросил адъютанта:
— Что это они скандируют?
Порученец недоумённо ответил:
— Не разберу, сэр. «Крап!» или «Ап!»
— Шарп. — уверенно поправил его Уэлсли, тепло улыбнулся и повторил, — Шарп.
Ещё час назад он мечтал иметь тысячу Шарпов. Мечты сбываются: похоже, хватит и одного.
Крик взбудоражил канониров на бастионах. Только что они покромсали картечью очередной батальон англичан и приготовились передохнуть, как вдруг равелин почернел от десятков взбирающихся перемазанных кровью тел, а во рву, где, казалось, нет ничего живого, родился вой: «Шарп! Шарп! Шарп!», словно заклинание некроманта поднимающий всё новых и новых мертвецов.
Воздух задрожал от картечи. Люди падали за спиной Шарпа, но он этого не замечал. Он достиг края равелина и прыгнул вниз. Ров перед «новой» брешью был девственно пуст. На отвале насыпи ветер шевелил длинные усы светлых спутанных клубков, похожих на медуз в воде. Вспомнив, как французы защищали бреши бастионов шерстяными матами, Шарп предположил, что здесь они, очевидно, делали то же самое.
— Шарп! Шарп! Шарп!
Клич накатывался, и в ров к Шарпу посыпались бойцы. Он опомнился и помчал вверх по насыпи. Бежалось тяжело, но он почувствовал, как возвращается к нему ярость, остывшая было после прыжка. Стлался дым, забивая дыхание. Пули сшибали камни у ног, проносились мимо, находя себе жертвы среди следующих по пятам Шарпа солдат. Харпер догнал командира. Тяжеленный топор он нёс, словно пушинку.
— Шарп! Шарп! Шарп!
Рядовой Кресакр испускал дух. Из распоротого живота вывалились внутренности, а по щекам текли слёзы жалости к себе и к своей жене, которую он лупил смертным боем. Сержант Рид, богобоязненный сержант-методист, не плакал — ему выбило глаза. Мимо них, мимо прочих раненых и умирающих катилась пьяная собственным неистовством толпа. Вдохновлённые примером Шарпа они цеплялись за камни, забрасывали себя на равелин и неслись вперёд. По ним стегали мушкетные выстрелы, их рвала картечь, но их вёл крик:
— Шарп! Шарп! Шарп!
Стоит ли беречь дыхание, если лёгкие через мгновение взрежет осколок? Вопль гонит страх и вдавливает тебя в ритм общего движения. Пуля щёлкнула по лезвию палаша. Кисть на мгновенье онемела, но клинок был цел, и рука действовала. Он не останавливался, только заорал громче. Камень предательски вывернулся из-под ноги. Подошвы разъехались, но могучие пальцы Харпера сжали правое предплечье, страхуя, а левой рукой Шарп успел схватиться за толстую цепь, опутывавшую «испанских всадников». Чуть вправо и, вот он, проход. Вершина насыпи. Харпер встал там, где рогатки кончались, на самом перевале бреши, и потряс топором над головой.
— Шарп! Шарп! Шарп!
Центральная брешь в руках англичан. Французские канониры, видимо, почуяли, что всё потеряно, так как огонь пушек ослаб, а скоро и вовсе прекратился. Настала пора давать драпа.
Стрелок ринулся к ним. Безумие обагряло сознание, как сталь палаша — дымящаяся кровь. Он исступлённо рубил, пластал не людей — мясников, набивших ров человеческим мясом. Рядом свистел топор Харпера, делая ту же адскую работу, французы бежали.
Единый клич распался, и орда наступающих тоже разбилась на три потока, затопивших бреши. Обуреваемые жаждой крови, они убивали всех, кто попадался им на пути, а, когда в брешах убивать стало некого, они понеслись к городу.
Шарп с Харпером добрались до низкой стенки, отделявшей укрепления от жилых домов. За ней укрылся десяток французов. Отчаяние придало лягушатникам храбрости, они набросились на двух стрелков, как свора гончих. Шарп отбивал удары, колол сам, рыча и скаля зубы, пока враги не полегли до последнего.
Французский офицер, мирный математик, призванный в артиллерию, притаился в тени поодаль. Сорок английских атак на Тринидад его пушки стёрли в кровавую пыль. Он сидел тише воды, моля всех святых, чтобы это безумие поскорее миновало его, чтобы он живым и невредимым вернулся к невесте и старенькой матушке из этого страшного сна, чтобы жуткий окровавленный британец в зелёной форме не заметил его, но, когда колючие сумасшедшие глаза сверкнули в его сторону, не выдержал и заверещал: «Но, но, мсье!» Лезвие развалило ему нутро от горла до паха, как картечь вспорола рядового Кресакра, но Шарп не остановился. Он всё погружал и погружал палаш в неприятеля, пока Харпер не оттащил его: «Сэр!»
Шарп бессильно сел на землю и откинулся на стенку:
— О, Боже…
Пальцы разжались, клинок выпал на тротуар. Стрелок тяжело дышал, взгляд был устремлён на искромсанный труп артиллериста:
— О, Боже, он ведь сдался…
Харпер взирал на командира с удивлением и некоторой настороженностью: он не раз видел, как Шарп в бою сеет смерть направо и налево, но только что тот был самой смертью — безжалостной, слепой и неукротимой.
Офицер поднял на друга взгляд и тихо спросил:
— Мы сделали это, Патрик?
— Точно.
Шарп смежил веки. Сделали. Одну важную вещь он вынес из этого бешеного штурма: выгнать из сердца страх без остатка можно, лишь избавившись от жалости, доброты, сострадания; рассудок заменив безумием. Таков единственный способ завоевать то, что завоевать невозможно.
— Сэр! — Харпер потряс его за плечо, — Сэр!
Шарп медленно открыл глаза.
