Бернард Корнуолл - ПОЛК СТРЕЛКА ШАРПА

Бернард Корнуолл

Полк стрелка Шарпа

«Полк Шарпа» с искренним уважением посвящаю парням

в зелёных куртках, преемникам и наследникам Шарпа

«…Эй, вы, подмастерья, забывшие, что такое работа; сыновья, забывшие, что такое родительская опека; слуги, забывшие, что такое жалование; подкаблучники, забывшие, что такое — быть мужчиной! Спешите к благородному сержанту Кайту под знамя с вороном доброго города Шрусбери, здесь каждому рады и каждый нужен! Джентльмены, не кривите презрительно губ, ибо не ради ловитвы да обмана сирых и скорбных умишком бьёт мой барабан, но ради славы да богатства отважных и дерзких сердцем!..»

Пролог. Испания, июнь 1813

Природа не обидела силой полкового старшину МакЛэрда, и его пальцы, сомкнувшиеся вокруг левого запястья Шарпа, причиняли стрелку немалую боль. Веки старшины медленно открылись:

— Я не заплачу, сэр.

— Конечно, нет.

— Они не смогут похвастать, что заставили меня плакать, сэр.

— Нет, не смогут.

Слезинка выкатилась из уголка глаза старшины и сбежала по скуле к уху. Кивер шотландца, сбитый с головы, валялся в полуметре от хозяина.

Не пытаясь высвободить руку, Шарп запахнул на МакЛэрде мундир.

— Отче наш, Иже еси на небесех… — МакЛэрд закашлялся. Он лежал на твёрдых камнях, которыми была вымощена дорога. Поверхность булыжников потемнела от крови старшины, — О, Иисусе…

Живот шотландца был разворочен острым, как бритва осколком, что отбило от скалы французское ядро. Из страшной раны, кое-как заткнутой обрывками грязной исподней рубахи, сочилась кровь. Шарп стиснул зубы и подтянул повыше полу красной куртки, прикрыв ранение. Уже ничего не поделать.

— Сэр… — слабо позвал старшина, — Пожалуйста, сэр?

Шарп смутился, ибо понял, чего от него хочет задира и богохульник МакЛэрд. На обветренном лице старшины отражалась мучительная борьба между жуткой болью и упрямой гордостью, не позволяющей боль эту выказать. Шарп успокаивающе накрыл руку сержанта правой ладонью. МакЛэрд просяще взглянул на командира:

— Сэр?

— «Отче наш, Иже еси на небесех. Да святится имя Твое…» — с запинкой начал стрелок. Он не был уверен, что вспомнит всю молитву, — «…да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…»

Религиозностью Шарп не отличался, но, когда настанет его смертный час, кто знает, не будет ли он и сам искать утешения в древних, как мир, фразах?

— «…Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должникам нашим…»

Полкилограмма твёрдого дважды пропечённого хлеба, и французы, ранившие его, те самые должники, которых МакЛэрду полагается простить. Как там в молитве дальше? Неровные булыжники чувствительно давили на коленные чашечки.

— «…И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Яко Твое есть царствие и сила, и слава Отца и Сына и Святаго Духа ныне и присно и во веки веков. Аминь.».

Удивительно, но Шарп не забыл ни единого слова «Отче наш». Впрочем, старшина оценить память командира уже не мог. МакЛэрд отдал Богу душу. Кровь перестала струиться, и пульс на шее не прощупывался.

Медленно Шарп отцепил от себя мёртвые пальцы и сложил руки старшины у него на груди. Вытер повлажневшие глаза. Встал.

— Капитан Томас!

— Сэр?

— Старшина МакЛэрд умер. Надо похоронить. Капитан д’Алембор!

— Да, сэр?

— Пикеты отодвиньте на пятьдесят метров выше по холму. Это же не манёвры, чёрт побери! Шевелитесь!

Позиция пикетов и так была хоть куда, но душившая Шарпа бессильная злоба требовала выхода. Раскисшая после ночного дождя земля противно чвякала под подошвами. Лужи на тракте были красны от крови. Слева от Шарпа, у подножия холма солдаты копали в мокрой почве братскую могилу. Десять убитых, без мундиров и ботинок (слишком дорого обходившихся казне, чтобы хоронить в них погибших) лежали рядком у ямы.

— Лейтенант Эндрюс, возьмите двух сержантов и два десятка рядовых, наберите камней поувесистей.

— Камней, сэр?

— Выполняйте! — рявкнул Шарп и отвернулся.

Все в полку знали: когда их майор не в духе, лучше ему не перечить.

Он пришёл к скалам, где укрыли от ветра раненых. Металлическая оковка ножен тяжёлого кавалерийского палаша на его поясе чиркала по мягкому грунту.

— Дэн?

Дэниел Хэгмен, стрелок и бывший браконьер, виновато улыбнулся Шарпу:

— Я в порядке, сэр. — рубашка и мундир были наброшены поверх забинтованного левого плеча, — Трубку вот набить не могу, сэр.

— Сейчас.

Шарп вынул глиняную трубку у него из руки, извлёк из патронной сумки солдата плитку тёмного табака, отхватил кусок, размял, утрамбовывая в чашечку:

— Как тебя угораздило?

— Застрельщик. Живучий, зараза. Я решил, что хлопнул его, сэр.

Хэгмен был в батальоне старше всех (сколько ему, точно никто не ведал, где-то за пятьдесят), что не мешало ему быть лучшим стрелком полка. Он благодарно принял трубку у Шарпа и терпеливо ждал, пока командир справится с трутницей [1].

— Вроде угробил его, сэр. Побежал вперёд, тут-то он меня и подловил. Сволочь. — браконьер пососал трубку, выпустил дым, — Пришлось штыком добивать.

Он повёл плечами, извиняясь:

— Простите, сэр.

— Не дури, Дэн. Ты-то причём? Подлечишься — вернёшься.

— Зато мы задали жару лягушатникам, сэр.

Как и Шарп, Хэгмен носил зелёную форму стрелка. После отступления из Коруньи остатки подразделения зелёных курток, которым командовал тогда Шарп, влили в Южно-Эссекский красномундирный полк, и по сей день стрелки, подобно самому Шарпу, упрямо таскали свои штопанные-перештопанные мундиры. Из гордости, ведь они были стрелками, а, значит, лучшими из лучших.

— Задали, как всегда, Дэн. — усмехнулся Шарп, и шрам на левой щеке, придававший высокому темноволосому майору вид насмешливый и слегка презрительный, спрятался в морщинках. Задали жару, как всегда. Беда только, что обходилось это полку недёшево. Ряды Южно-Эссекского поредели, как истончается штык от частой заточки. Шарп подумал о Лерое, американце, до прошлой недели возглавлявшем полк. Нынче Лерой ими бы гордился.

Но Лерой погиб под Витторией, и скоро прибудет новый подполковник, а с ним новые офицеры и нижние чины. Они приплывут из Англии, пополнив обескровленный Южно-Эссекский. Сегодняшняя стычка была случайной. Они маршировали в Пасахес, не остыв после оглушительной победы под Витторией, как вдруг появился запылённый адъютант на взмыленной лошади с приказом перекрыть вот эту никому не нужную дорогу. Толком штабист объяснить ничего не мог, знал лишь, что французы прорываются к границе, а Южно-Эссекский находится к перевалу ближе других подразделений. Полк бросил женщин с обозом на главном тракте и повернул к северу, чтобы преградить путь драпающим французам.