Рафаэль Сабатини - Одураченный Фортуной
Сообщение испугало полковника.
— Нет-нет! — воскликнул он, словно охваченный паникой, и затем, взяв себя в руки, решил найти спасение в отсрочке, которая даст ему время подумать. — Скажите… скажите мисс Силвестер, чтобы она меня извинила, так как этим вечером я не смогу прийти. Я устал — очень жарко…
Сиделка склонила голову набок, устремив на него маленькие и блестящие птичьи глазки.
— Если не сегодня, то когда? Завтра утром?
— Да-да! — с готовностью откликнулся Холлс, думая лишь о том, как избежать непосредственной угрозы. — Скажите ей, что я приду утром.
Миссис Дэллоуз удалилась, оставив его потрясенным и испуганным. Он боялся самого себя и к себе испытывал недоверие. Любовь раздувала в его душе пламя стыда, грозящее поглотить его. Во время прошлого разговора с Нэнси Холлс был откровенен с ней, но сделать это вторично у него не хватит сил. Мягкость, рожденная ее проклятой благодарностью, может заставить его не выдержать, полностью раскрыть перед ней свою душу, что она и просила, вызвать у нее жалость, а с помощью жалости — полное прощение. А если он окажется настолько слаб, что упадет к ее ногам и поведает ей всю историю своей любви, то она может из сострадания, признательности или чувства долга согласиться стать женой жалкого подонка и погубить себя, позволив утащить в конуру, которая ждет его в будущем.
Если он поступит так, то причинит Нэнси куда больший вред, чем тот, который причинил ранее и, возможно, частично искупил. Не веря, что сможет сохранить в ее присутствии молчание, требуемое честью, Холлс испытывал муки при мысли, что завтра ему волей-неволей придется повидать девушку, потому что она этого хочет и достаточно упряма, чтобы самой найти его в случае отказа.
Полковник сидел, курил и думал, решив, что разговор никоим образом не должен состояться. Существовал только один путь избежать его, — сбежать из опечатанного дома, не дожидаясь истечения установленного законом срока. Это был отчаянный путь, который мог повлечь за собой очень серьезные последствия. Но другого выхода не было, а последствия, в конце концов, ничего для него не значили.
Приняв решение, Холлс успокоился. Не муки и риск, которые он испытывал, спасая Нэнси от чумы, а то, что он собирался сделать теперь, являлось искуплением его греха. Когда она подумает о его поступке, то поймет поставленную им цель, и это может наконец уничтожить презрение к нему, таящееся в ее душе, как бы она ни старалась скрыть его выражением благодарности.
Охваченный решимостью полковник нашел перо, чернила и бумагу, придвинул стул к столу и начал писать письмо:
«Вы хотели знать, каким образом я докатился до позорного состояния, в котором Вы встретили меня. Я удержался от ответа, чтобы не усилить в Вас чувства сострадания, ведущего к самообману. Но теперь, когда я скоро исчезну из Вашей жизни, и мы едва ли встретимся снова, я хочу рассказать Вам все, дабы унести с собой надежду, что Вы скоро будете вспоминать обо мне с жалостью, свободной от отвращения.
История о злой судьбе, преследовавшей меня, начинается с того майского утра много лет назад, когда юноша, обладающий некоторым положением и куда большей гордостью, твердо стоящий на честном пути, скакал в Чармут, полный энергии и честолюбивых надежд. Я ехал с намерением достигнуть заоблачных высей и положить все завоеванное мною к Вашим ногам, попросив Вас стать моей навсегда…»
Холлс писал в наступающих сумерках, поэтому ему пришлось вскоре зажечь свечи. Строки быстро появлялись на бумаге с красноречием, исходящим из глубины его страдающего сердца.
Пока он писал, свечи догорали, колеблемые вечерним бризом из открытого окна, восковые сталактиты свисали с канделябра. Холлс слышал, как менялась стража у входа, но не обратил на это внимания. Позже он также пропустил мимо ушей скрип проезжающей повозки с мертвецами, сопровождаемый колокольным звоном и хриплыми выкриками возницы.
Только один раз полковник сделал паузу, чтобы зажечь новые свечи. Лишь незадолго до рассвета он выполнил задачу.
Холлс откинулся назад в своем кресле, задумчиво глядя перед собой. Затем из внутреннего кармана камзола он вынул украшенную кисточками желтую перчатку, на которой годы оставили явственные следы. Глядя на нее, полковник вспоминал утро, когда эту перчатку бросила ему из окна дама его сердца, и он прикрепил ее к шляпе. Холлс тяжело вздохнул, и на его руку упала слеза, исторгнутая этим мучительным воспоминанием из очерствевшего сердца авантюриста.
Снова взявшись за перо, он нацарапал несколько строк внизу последнего листа.
«Передо мной перчатка, которую Вы дали мне много лет назад. Я носил ее, как рыцарь носит дар своей дамы, гордый Вашей благосклонностью. Долгие годы этот амулет сохранял мою честь незапятнанной, несмотря на все испытания и искушения. Теперь, когда перчатка не смогла выполнить свое предназначение из-за моей низости и трусости, Вы не можете желать, чтобы я хранил ее далее».
Эта рукопись — ее едва ли можно назвать письмом — дожила до наших дней. Потускневшие строки занимают тридцать страниц бумаги, ставшей желтой от прошедших веков. Как вы можете догадаться, рукопись побывала у меня, послужив основой этой истории, которая без нее никогда бы не была написана.
Холлс не стал перечитывать письмо — у него не было на это времени. Он оставил его таким, каким оно вылилось из самого сердца. Присоединив к листам перчатку, полковник перевязал их шелковой лентой, на узле которой он оставил кружок воска, припечатав его большим пальцем. Написав на пакете «Для мисс Нэнси Силвестер», Холлс оставил его на столе у канделябра, где пакет мог заметить каждый, вошедший в комнату.
Полковник взял свой все еще наполненный кошелек и высыпал его содержимое на стол. Половину он вернул назад, а другую разделил на две части, уложив их в два пакетика, один из которых адресовал доктору Бимишу, а другой — миссис Дэллоуз.
После этого Холлс отодвинул стул и поднялся. Подойдя на цыпочках к окну, он посмотрел вниз — туда, где стражник примостился в углу все еще запертой на висячий замок двери. Звук храпа свидетельствовал, что парень спит. Зачем ему утруждать себя бдительным дежурством? Какой безумец может рискнуть навлечь на себя суровое наказание за побег из дома, который должны открыть через три дня?
Отойдя от окна, Холлс взял шляпу и плащ. Затем, осененный внезапной мыслью, он нашел свою перевязь и вложил в пустые ножны рапиру, оставленную Бэкингемом. Клинок свободно болтался в ножнах, но ему удалось закрепить его при помощи рукоятки.
Надев перевязь через голову и укрепив ее на плече, полковник задул свечи и спустя две секунды снова очутился у окна.
