Рафаэль Сабатини - Одураченный Фортуной
Однако судьба препятствовала его желанию умереть, так же как ранее препятствовала всем его желаниям, связанным с жизнью. Пребывая в зараженном доме, вдыхая его отравленный воздух, он оставался невосприимчивым к инфекции.
Первые три дня заключения прошли в праздной апатии. В доме имелись книги, но Холлс не испытывал желания читать, продолжая лежать, куря и предаваясь хандре. Каждое утро миссис Дэллоуз докладывала ему о состоянии больной, которое постепенно улучшалось, что подтверждал доктор, нанесший за эти дни два визита. Во время второго из них он задержался, чтобы поговорить с Холлсом и сообщить ему об ужасной ситуации в городе.
В Уайт-холле не осталось ни одного придворного, за исключением герцога Олбемарла. Честный Джордж Монк оставался на своем посту в качестве представителя короля, осуществляя от его имени, пока его величество занят ухаживанием за мисс Фрэнсис Стюарт[85] в Солсбери, все то, что следовало бы осуществлять самому королю в дни национальных бедствий, дабы смягчить страдания своих подданных.
Холлс спросил у Бимиша, что тот знает о Бэкингеме, надеясь, что герцога сразила чума.
— Он уехал вместе с остальными, — ответил доктор. — Отбыл на север неделю назад, побуждаемый к исполнению долга лорд-лейтенанта Йоркшира тем фактом, что лакей-француз из его штата заболел чумой. В Йоркшире он, конечно, будет в безопасности.
— Только лакей! — На лице полковника отразилось разочарование. — Дьявол оберегает свое отродье! — проворчал он. — Несчастный лакей платит за грехи своего господина. Ну-ну, если есть Бог…
— По-моему, сэр, у вас есть все основания не сомневаться в этом и возносить Ему благодарность, — упрекнул его Бимиш.
Холлс ничего не ответил, а только отвернулся, пожав плечами, что усилило недоумение доктора относительно поведения обитателей дома. Оно казалось ему все более странным.
Повинуясь внезапному импульсу, доктор вышел из комнаты и вновь поднялся по лестнице, несмотря на то, что у него было мало времени и много пациентов. Отослав миссис Дэллоуз на кухню с каким-то пустячным поручением, он остался на пять минут наедине с мисс Силвестер. Доктору и сиделке девушка назвалась своим настоящим именем.
Неизвестно, было ли это вызвано тем, что доктор сказал ей во время этого краткого разговора, но спустя час после ухода Бимиша миссис Дэллоуз сообщила Холлсу, что мисс Силвестер встала и хочет поговорить с ним.
Острые глаза сиделки заметили, как Холлс побледнел и задрожал при этом известии. Первым его побуждением было ответить отказом. Но, пройдясь по комнате, он вздохнул и заявил, что пойдет. Мисс Дэллоуз открыла перед ним дверь, тактично оставшись на месте.
Полковник умылся, побрился и оделся поприличнее; локоны его длинных золотисто-каштановых волос ниспадали на снежно-белый воротник, который миссис Дэллоуз нашла время постирать и погладить. Таким образом, он уже не выглядел полубезумным и неопрятным субъектом, каким его в последний раз видела мисс Силвестер. Однако ничто не могло смягчить жесткую складку губ и изгнать печаль из его глаз.
Холлс нашел мисс Силвестер сидящей у открытого окна, где он сам провел большую часть пяти дней и шести ночей, отгоняя смерть от ее постели. Девушка занимала большое кресло, поставленное для нее миссис Дэллоуз; колени ее покрывал плед. Она выглядела слабой и бледной, но ее состояние, казалось, только прибавило ей очарования. На Нэнси было платье цвета слоновой кости, в котором она прибыла в этот недобрый дом; в тщательно причесанные каштановые волосы была вплетена нитка жемчуга. Глаза, окруженные впадинами, производили впечатление еще более синих и глубоких, чем обычно. Благодаря этим и другим изменениям, Холлс узнал в ней не знаменитую актрису Сильвию Фаркуарсон, а Нэнси Силвестер его далекой юности, которую он так любил.
Бросив на него печальный взгляд, девушка посмотрела в окно на залитую жарким солнцем почти пустую улицу.
Холлс закрыл за собой дверь, сделал два шага вперед и остановился, словно грум в ожидании приказа.
— Вы посылали за мной, иначе я не осмелился бы вас беспокоить, — сказал он.
Слабый румянец появился на щеках Нэнси. Рука, ставшая за это время почти прозрачной, нервно теребила лежащий на коленях плед. От смущения ее речь казалась формальной и неестественной.
— Я посылала за вами, сэр, чтобы выразить вам глубочайшую признательность за то, что вы самоотверженно заботились обо мне, пренебрегая грозившей вам опасностью, короче говоря, за мою жизнь, которой я бы лишилась, если бы не вы.
Окончив фразу, она обернулась к нему, в то время как Холлс устремил взгляд в окно, спасаясь от ее сверкающих, словно сапфиры, глаз.
— Вам не за что меня благодарить, — ответил он, и его голос прозвучал почти сердито. — Я всего лишь пытался исправить содеянное мною зло.
— Это было до того, как ко мне на помощь пришла чума. Тогда вы рисковали жизнью, спасая меня от злого человека, в чьи руки вы передали меня. Но вы не были виноваты в том, что я заболела чумой. Я уже была заражена, когда вы привели меня сюда.
— Это не имеет значения, — промолвил Холлс. — Я был обязан перед самим собой исправить свой поступок.
— И поэтому рисковали ради меня жизнью?
— Моя жизнь, мадам, не так уж важна. Жизнь, растраченная понапрасну, не имеет большой ценности. Она была самым меньшим, чем я мог пожертвовать.
— Возможно, — мягко заметила девушка. — И все же она была куда большим, чем вы были обязаны рисковать.
— Не думаю. Но об этом вряд ли стоит спорить.
Холлс не шел навстречу Нэнси. Убежденный в ее презрении, которое он считал вполне заслуженным, полковник принял слова девушки как выражение оскорбительно жалостливой признательности. Он стоял перед ней в униженной позе, переполненный сознанием собственной недостойности. Однако, сам того не сознавая, полковник облекал в доспехи унижения свою гордость. Его самым большим желанием было прекратить этот разговор, который не мог принести ему ничего, кроме боли.
Но Нэнси задержала его, упорствуя в том, что он считал жестокой жалостью.
— По крайней мере, содеянное вы исправили полностью.
— Меня бы утешили ваши слова, если бы я мог им поверить, — мрачно ответил Холлс, намереваясь удалиться, но девушка вновь остановила его.
— А почему вы мне не верите? Почему я не могу искренне благодарить вас?
Он наконец посмотрел ей в глаза, и она увидела в его взгляде выражение боли.
— О, я верю, что вы искренне хотите меня поблагодарить. Это вполне естественно. Но, выражая мне признательность, вы меня презираете.
