Багдан Сушинский - Путь воина
— Здесь, полковник, — отделился сотник от группы офицеров, следовавших за гетманом.
— Идешь со мной. Возле тебя, ангела смерти, мне как-то спокойнее. Не спеша двигайся к лагерю, гетман. Пока придешь, он уже будет нашим. За мной, воинство Христа и Сечи!
«А в-от и клич твоей армии, — решил Хмельницкий, мысленно повторив: «За мной, воинство Христа и Сечи!». — Сказано-то как — и по-воински, и по-христиански». В лагере драгун нападения не ожидали, а всадников, что появились поблизости, у догоравших, погружающихся в полуночную дрему костров, приняли за свой разъезд.
— Слушайте меня, казаки реестра! — резко осадил своего скакуна полковник как раз посреди лагеря. — Я — полковник Ганжа! Слыхали о таком?! Полковник казачьей армии Хмельницкого, воины Христа и Сечи! Кто хочет сойтись со мной на сабли, сходитесь, кто хочет слушать — слушайте.
Из шатров драгуны выбирались с такой неуклюжей поспешностью, что рушили сами шатры. Несколько драгун старались поближе пробраться к невесть откуда взявшемуся полковнику повстанцев, но при этом волочили за собой лодку, очевидно, по привычке, как обычно вели оседланных коней.
Полусонные и полупьяные, кричевцы, однако, вовремя заметили, что лагерь уже оцеплен какими-то всадниками, а южный склон возвышенности разгорается топотом копыт еще одного большого отряда.
— Так есть среди вас воины, верные вере православной, казачеству нашему и народу украинскому, или таковых уже нет?!
— Есть! — взревело с полсотни глоток, эхом голосов перекатываясь через небольшую долину, за которой стоял основной лагерь гетмана Барабаша.
— А коли есть, то за кого воевать будем?! — гарцевал скакун Ганжи между двумя кострами. — За короля, который платит вам за то, чтобы вы кровь свою собственную, и нашу, казачью, за Польшу проливали? Или за Украину, которая не способна заплатить вам ничем, кроме вечной сыновней славы, добытой вашими же саблями?!
— За Украину!
— Не станем воевать против восставших!
— Слава Украине!
— Остановитесь, предатели! — ворвался в водоворот солдатских чувств чей-то властный офицерский голос. — Всего несколько дней назад вы заново приняли присягу на верность польскому королю! — узнавали драгуны голос гетмана реестрового казачества Барабаша, уже спешившего к ним в окружении своей охранной сотни и прусских наемников.
— Да, они присягали, Барабаш! — привстал в стременах Ганжа. — Но тому королю, который сам присягал на верность народу, клянясь, что будет охранять свободу украинских людей, оберегать степные границы Украины от басурман! Так неужто вы считаете, что он свою клятву сдержал?!
— Нет, не сдержал! — прозвучало в ответ после небольшой заминки.
— И сдерживать не собирался!
— В таком случае слушайте меня, драгуны! Ваш полковник Кричевский приближается сюда вместе с самим гетманом Хмельницким. Польское войско Стефана Потоцкого, которому вы спешили на помощь, давно окружено казачьей армией и утром будет разбито. Полковник Кривонос так держит ляхов взаперти, что им уже не вырваться.
Одна пуля сорвала с Ганжи овечью шапку, другая расколола ствол не «дошедшей» до берега молодой ивы. Но именно эти выстрелы, прогремевшие со стороны свиты гетмана Барабаша, окончательно вывели драгун из состояния полуночной дремы и вынудили взяться за оружие.
Часть прусских драгун метнулась в степь, но была перехвачена конными казаками Ганжи; часть — к лодкам, но реестровики помешали ей стащить лодки на воду и в короткой схватке изрубили всех наемников.
Поняв, что это уже не просто недовольство, а настоящий бунт, и что лагерь полковника Кричевского оцеплен казаками Хмельницкого, полковник Барабаш с остатками свиты тоже поспешил назад, к своим челнам. Но путь к реке преградил отряд украинских драгун во главе с сотником Джалалией.
— Уж не скрыться ли ты собрался, гетман?! — прибегнул сотник к элементарной хитрости. — А что делать нам? У восставших конница, а мы все еще пешие.
— Подтягивайте сюда лодки! — поддержали его верные Барабашу офицеры, не разобравшись, в чем дело. — Становитесь между ними! Нужно создать лагерь.
— Казаков немного!
— С нами прусские наемники! Они остались верными королю!
Пытаясь стянуть лодки в полукруг, который упирался в пологий болотистый берег, Барабаш еще не знал главного: что Джалалия всего лишь выигрывает время. Он и преданные ему казаки уже сделали свой выбор и теперь ждут подхода взбунтовавшихся драгун Кричевского.
Прозрение к нему пришло лишь тогда, когда на окраинах его ночного лагеря появились десятки вооруженных всадников, сразу же окруживших все расставленные по берегу шатры, а по берегу словно вышедшая из реки волна покатились возгласы:
— Конница Хмельницкого!
— Прибыл сам гетман!
— Хмельницкий здесь, он будет говорить с нами!
— Кому обрадовались, идиоты?! — пытался сбить эту волну Барабаш, но его уже никто не слушал.
Мало того, он видел, как из предрассветной, освещенной угасающей луной синевы выползают челны, в которых, как потом оказалось, сидели драгуны Кричевского, настроенные на то, чтобы не дать ему возможности отойти от берега. И как под звон клинков, доносившийся из лагеря наемников, свита его начала подозрительно быстро редеть.
С несколькими своими офицерами и ординарцами Барабаш все же сумел пробиться к воде и даже затащить один из крупных челнов на мелководье, но тотчас же был вновь блокирован забредшими в реку драгунами Джалалии.
— Прекратите бой! Я сдаюсь! — крикнул он, поняв, что число его сподвижников дошло до тех двенадцати растерянных воинов, что все еще жались к бортам лодки, на корме которой он стоял. — Где Хмельницкий?! Я готов вступить с ним в переговоры!
— А с нами вступать в переговоры не желаешь?! — язвительно поинтересовался Джалалия.
— С тобой, предатель, нет! — мужественно ответил Барабаш, зная свирепую лють этого татарина-выкреста. Рослый, костлявый, опутанный толстыми набрякшими венами словно почерневшими канатами, Джалалия одним видом своим наводил ужас не только на врагов, но и на казаков собственной сотни. Храбрость этого азиата уступала только его коварству и жестокости. Но что поделаешь, если именно эти качества больше всего и ценились казаками в бою. — Где Хмельницкий? Я желаю говорить с ним как гетман с гетманом!
И Хмельницкий действительно появился. В окружении целой сотни конных казаков и пеших драгун. Без боя, одной массой своего отряда он оттеснил уцелевших наемников к мысу, у которого все еще на что-то надеялся несостоявшийся гетман, войсковой есаул реестрового казачьего войска [21]. Однако приближаться к Барабашу и вступать с ним в переговоры командующий восставших не желал. И не только из-за пренебрежительного высокомерия, которое по отношению к основному своему сопернику за булаву — Б? арабашу — всегда и везде проявлялось у него с убийственной откровенностью.
