Бернард Корнуолл - Рота стрелка Шарпа
Шарп обратил внимание на третью брешь — широкую расщелину в куртине, соединявшей бастионы Санта-Мария и Тринидад. Обороняющиеся поработали на славу. Ров перед брешью был широким, размером с плац-парад, но середину его заполнял приземистый ромб недостроенного равелина высотой около шести метров. Достичь «новой» бреши можно было только обойдя равелин, но эти два прохода противник закрыл баррикадами из перевёрнутых телег, усиленных брёвнами. Несколько каркасов, откатились к этим преградам, и они занялись огнём. Британцев вынуждали идти к брешам бастионов, где подступы не были загромождены, но там господствовали пушки, раз за разом скашивая атакующих. Сами бреши бастионов, однако, тоже выглядели как-то не так. Шарп не сразу сообразил, в чём дело. Неприятель закрыл насыпи в самой высшей их точке «испанскими всадниками». Это был род рогаток, квадратный брус толщиной с мачту флагмана, от которого, подобно лучам, отходили четыре ряда острых копий, грозя наколоть всякого, кто до них доберётся. Если доберётся.
Шарп побежал вниз по гласису. Полковник очередного назначенного Шарпу батальона стоял, опустив саблю. Взгляд его прощупывал опушённый огнём верх гласиса. Шарпа он встретил вопросом:
— Что там?
— Пушки, сэр. — коротко ответил Шарп, — Пойдёмте?
Не то, чтобы полковник нуждался в проводнике, — оба бастиона подсвечивало зарево, просто задание есть задание. Размеренным шагом батальон двинулся вгору. Их заметили, и французы стали бить по краю рва. Полковник взмахнул клинком: «Вперёд!» Переступая через убитых и раненых, солдаты ринулись в ров. Спрыгивая вниз, они вместо тюков попадали на раненых и мёртвых товарищей, поднимались и бежали к брешам, чтобы получить заряд картечи и лечь на кислую от крови и пороха землю. Шарп смотрел на это, стиснув челюсти. У него имелся чёткий приказ. Он должен был идти к резервам, но в эту ночь едва ли им нужен был проводник, и Шарп остался.
К насыпям брешей не прорвался ни один смельчак. Ров перед равелином был битком набит солдатами, надеявшимися укрыться от артиллерии. Напрасные мечты. Укрепления строились так, чтобы пушки со стен могли простреливать каждый вершок рва. Впрочем, в данный момент канониры действительно не трогали прячущихся, обрушивая огонь только на тех, кто бежал к проломам. Подступы к насыпям представляли собой ужасное зрелище: разорванные трупы, стонущие раненые, куски мяса, кровь и дерьмо. Пушкари отлаживали запалы так, чтобы оловянные канистры рвались уже в стволе, сыпля картечь, словно дробь, прямо из жерла. Кроме того, осаждённые бросали вниз всё, что могло причинить вред штурмующим: здоровенные камни, гранаты с фитилём, срезанным под корень, что разлетались в воздухе. На глазах у Шарпа со стены скатился бочонок с порохом, шипя запалом. Ударившись о стенку рва, он взорвался рядом с дюжиной стрелков, спешащих к бреши Санта-Марии. В живых осталось трое, воющих и ослеплённых. Один из них, ведомый запредельной болью, сделал наугад несколько шагов и свалился в огромный костёр, преграждавший путь к «новой» бреши. Шарп мог бы поклясться, что слышал вопль бедняги, мгновенно охваченного огнём, но там было слишком много смертей, слишком много шума.
Гомон затаившихся в тени равелина солдат внезапно перешёл в боевой клич. Шарп вгляделся и ахнул. Красномундирники и зелёные куртки каким-то образом взобрались на крышу равелина и теперь мчали по ней к «новой» бреши. Французы выждали, затем пушки с бастионов плюнули картечью. Нескольким храбрецам повезло. Избегнув кинжального огня орудий, они добежали до края крыши и замешкались. С тыла равелин отвесно обрывался вниз, в новый ров. Заминка стоила им жизни. Мушкеты неприятельской пехоты покончили с ними, поставив кровавую точку в краткой истории смелой вылазки.
Ночь принадлежала пушкам. Четыре громадных костра, перегораживающих ров за равелином и брешами выгоняли атакующих под залпы картечи, словно красные флажки, что гонят волков под пули охотников. Подходящие снизу резервы накатывались на бреши, расстреливались, а те, кого пощадили пушки, сбивались в новые группки и вновь бросались на бреши. Одна из таких горсток, ведомая то ли офицером, то ли сержантом, добежала к подножию насыпи. Мгновение, их осталось шестеро. Солдаты на гласисе рядом с Шарпом наобум били из ружей по стенам, прикрывая бедолаг огнём. Взбираясь по осыпающемуся отвалу, те потеряли ещё троих. Похоже, противник решил поиграть. Пушки по ним не стреляли. Из мушкетов сняли ещё двоих. Последний залез на самый верх бреши. Безумный от ярости, он ухватился за копья «испанского всадника» и рычал бессвязные ругательства, пока его не нашпиговали свинцом. Не отпуская рогатку, он обмяк. Последний выстрел отбросил его назад, и тело покатилось вниз, тряся конечностями безвольно, как тряпичная кукла.
Шарп не был единственным, кто не спустился в ров. Отдельные солдаты Лёгких рот разных дивизий торчали на краю гласиса, стреляя по тёмным амбразурам в отчаянной надежде, что пуля рикошетирует по боковой стенке бойницы и убьёт засевшего там француза.
Шарп побежал вправо, высматривая Южно-Эссекский. Пляшущие тени множества огней делали это почти невозможным. Люди во рву прятались под сенью равелина, воздвигали укрытия из мертвецов. Картечь, проклятая картечь засеивала ров смертью, рвалась на краю гласиса и летела на его склон, во тьму, туда, где ждали приказа свежие батальоны, приказа идти и умирать.
Шарп был всего метрах в пятнадцати от Тринидада, когда услышал впереди рожок и резкие команды офицеров. Очередной батальон спешил принять участие в бойне. Люди спускались по лестницам, плюхались на вьюки. Лёгкая рота прикрывала их огнём. Шарп приблизился и опознал свой полк. Пушки грянули с бастиона. Их горячее дыхание опалило гласис и батальон содрогнулся, как раненый зверь, попытался перестроиться, но смялся под новыми залпами. Полковник Уиндхэм с непокрытой головой, всколоченный, что-то орал и тыкал саблей в сторону бреши. Они умирали десятками, но спускались, и бросали себя в бреши вместе с остатками других полков, свято веря, что не может быть в мире столько пороха, чтоб истребить такую кучу народа разом. Но артиллерия гремела, кувыркались и рвались бочки с порохом, гранаты, и всё меньше сумасшедших карабкалось вверх. Шарп углядел Лероя, с сигарой в зубах и клинком в кулаке. Американец упал и покатился вниз. До заветного верха не дошёл ни один. Уцелевшие забились под равелин под насмешки французов: «Добро пожаловать в Бадахос, англичане!»
Шарпа не было с ними. Он выпускал пулю за пулей по стенам крепости. Он видел гибель своего полка, видел, как сердитому Джеку Колетту оторвало голову ядром.
