Роберт Харрис - Очищение
Мы поспешили домой в уже привычном окружении телохранителей и ликторов. Однако и дома от Санги не было никаких известий. Цицерон тихо прошел в свой кабинет и сел там, поставив локти на стол и прижав большие пальцы к вискам. Консул разглядывал горы документов, лежащих перед ним, и потирал свой лоб, как будто это могло помочь появлению в его голове речи, которую он должен произнести завтра. Я никогда не жалел его больше, чем в тот вечер. Но когда я подошел к хозяину и предложил свою помощь, он, не глядя, махнул рукой, жестом показав мне, чтобы я оставил его в покое.
В тот вечер я его больше не видел. Однако меня вдруг задержала Теренция и поделилась своим беспокойством о здоровье консула. Она сказала, что он плохо ест и плохо спит. Даже те утренние упражнения, которые хозяин обязательно делал со времен своей юности, были заброшены. Я был удивлен, что Теренция решила обсудить со мной такие интимные вопросы, потому что, сказать по правде, она меня всегда недолюбливала и вымещала на мне все то разочарование, которое иногда чувствовала по отношению к своему мужу. Я был тем человеком, который проводил с ним за работой большую часть времени. Я был тем человеком, который нарушал их редкие моменты общения вдвоем, принося документы и объявляя о посетителях. Однако сейчас она говорила со мной очень вежливо, почти по-дружески:
— Ты должен переговорить с твоим хозяином. Иногда я думаю, что ты единственный человек, которого он слушает, тогда как мне остается только молиться за него.
Когда наступило утро, а Цицерон все не выходил, я стал беспокоиться, что он будет слишком нервничать и не сможет произнести свою речь. Помня о разговоре с Теренцией, я даже предложил ему еще раз перенести заседание суда.
— Ты что, спятил? Сейчас не время показывать свою слабость. Со мной все будет хорошо, как и всегда, — набросился он на меня.
Но, несмотря на его браваду, я никогда не видел, чтобы хозяин так волновался, начиная выступление. Голос его был практически не слышен. На Форуме собралась толпа людей, хотя над Римом стояли тяжелые серые тучи, время от времени проливавшиеся дождями на долину. Однако потом оказалось, что Цицерон вставил в свое выступление очень много шуток, сравнивая достоинства Сервия и Мурены, которые делали их обоих достойными консульских постов.
— Ты не спишь ночей, чтобы давать разъяснения по вопросам права, он — чтобы вовремя прибыть с войсками в назначенное место, — сказал Цицерон Сервию. — Тебя будит кукареканье петухов, а его — звуки трубы. Ты составляешь жалобы, а он расставляет войска. Он умеет отвратить нападение войска врагов, ты — отвести дождевую воду[32]. Он привык расширять наши рубежи, ты — их проводить[33]. — Присяжным это очень понравилось. Еще больше они рассмеялись, когда он начал поддевать Катона и его философские взгляды. — Знайте, судьи: те выдающиеся качества, какие мы видим у Марка Катона, даны ему самой природой; ошибки же его происходят не от природы, а от его учителя. Потому что жил некогда муж необычайного ума, Зенон, а последователей его называют стоиками. Вот некоторые из его правил: мудрый никогда и никому не прощает проступков; муж не должен ни уступать просьбам, ни смягчаться; все грехи одинаковы, и задушить петуха, когда в этом нет нужды, не меньшее преступление, чем задушить отца; мудрец ни в чем не раскаивается, ни в чем не ошибается и мнения своего никогда не меняет. К сожалению, Катон относится к этой доктрине не как к еще одному философскому учению, а как к образу жизни.
— А консул наш, оказывается, любит пошутить! — громким голосом выкрикнул Катон, стараясь перекрыть смех аудитории. Но Цицерон еще не закончил.
— Должен признаться, что в молодости я тоже интересовался философией. Но моими учителями были Платон и Аристотель. Они никогда не придерживались ни жестких, ни крайних взглядов. Они говорили, что ошибка иногда может пойти на пользу мудрому человеку; что мудрый человек может испытывать жалость; что за разные прегрешения полагаются разные наказания. Что мудрый человек часто высказывает предположения, если у него недостает фактов; что мудрый человек иногда может злиться, иногда прощать, а иногда менять свое мнение; что разум побуждает нас к надлежащим поступкам и отвращает от ненадлежащих. Если бы, Катон, ты учился у этих философов, ты не мог бы быть смелее или умнее — это просто невозможно, — но, может быть, ты был бы немного добрее. Ты говоришь, что принял участие в этом суде, потому что он важен для нашего общества. Не сомневаюсь в этом. Но ты совершил одну ошибку, пытаясь понять мои мотивы. Я защищаю Луция Мурену не ради нашей дружбы с ним, а ради покоя, мира, единства, свободы и самосохранения — короче говоря, ради всех нас. Послушайте, граждане, — сказал хозяин, поворачиваясь к присяжным. — Послушайте консула, который проводит дни и ночи напролет в размышлениях о Республике. Для нас жизненно необходимо, чтобы первого января у нас было два консула. Люди, которые находятся среди нас, задумали уничтожить наш город, убить его жителей и стереть самое название «Рим» с лица земли. Я предупреждаю вас. Мой срок на консульском посту заканчивается. Так не лишайте меня преемника, чья бдительность превзойдет мою. — Он положил руку на плечо Мурены. — Не отказывайтесь от человека, которому я хочу передать Республику как единое и неделимое целое, и пусть он защищает ее от смертельной опасности!
Цицерон говорил в течение трех часов, иногда останавливаясь, чтобы глотнуть разбавленного вина или стереть капли дождя со лба. Его речь становилась все более и более мощной. Он напомнил мне сильную и грациозную рыбу, которую бросили в воду мертвой, а она, почувствовав себя в своей стихии, взмахнув хвостом, возрождается; так же и Цицерон получал дополнительные силы от самого процесса говорения. Он закончил выступление под длительные аплодисменты не только толпы, но и присяжных. Это оказалось хорошим знаком: большинство присяжных оправдало Мурену. Сервий и Катон немедленно в унынии удалились. Цицерон задержался, чтобы поздравить избранного консула и получить множество похлопываний по спине от Клавдия, Гортензия и даже Красса, а затем мы двинулись домой.
Выйдя на улицу, мы заметили тележку, вывезенную из дома. Подойдя ближе, увидели, что она полна серебряных безделушек, статуэток, ковров и картин. За ней виднелась витрина с похожим товаром. Цицерон поспешил вперед. Санга ждал нас у входной двери, с лицом серым, как устрица.
— Ну же? — потребовал хозяин.
— Заговорщики написали письма.
— Прекрасно! — Консул хлопнул в ладоши. — Они у тебя с собой?
