Эльвира Барякина - Белый Шанхай
Назар подвез меня к острову Шамянь, на котором располагается иностранная концессия и телеграф, но я не смог туда пробраться. Стоило мне заговорить с солдатами, охранявшими мост, как на меня наставили револьвер:
— Русский? Коммунист? Проваливай отсюда!
В связи с последними событиями Шамянь перешла на осадное положение, и тех, кто говорит с русским или немецким акцентом, сразу записывают во враги.
Искать другую телеграфную контору было поздно, и выяснив, что мне некуда идти, добрый Назар пригласил меня к себе — в общежитие советских служащих.
До места мы добрались в паланкинах. Назар долго извинялся за вынужденную эксплуатацию трудящихся, но солнце уже село, а ходить пешком по ночному Кантону небезопасно. Тут настолько велика ненависть к «белым дьяволам», что русским и немцам приходится носить на рукавах кусок материи со специальным иероглифом, чтобы сразу было понятно, что мы свои. Днем еще можно рассчитывать на эти повязки, а в темноте кто ж их увидит?
Мы сели в будки с резными решетками на окнах, носильщики подхватили нас и побежали, грохоча деревянными сандалиями по мостовой.
Переулки в Кантоне так узки, что в некоторых местах можно раскинуть руки и достать от стены до стены. Меня не покидало чувство, что мы попали в катакомбы, из которых нельзя выбраться.
Наконец нас доставили на тихую улочку, где в трехэтажном здании с балюстрадой находилось советское общежитие.
Назар жил в комнате, все убранство которой составляли портрет Ленина, расписной китайский шкафчик и циновки с голубыми фарфоровыми кирпичами в изголовье. Назар сказал, что это местная разновидность подушек — они приятно холодят затылок.
Ванная тоже произвела на меня большое впечатление — это был глиняный чан в половину моего роста, но настолько узкий, что мыться в нем можно только стоя.
Назар выдал мне кусок черного липкого мыла и средство от паразитов «Лизол».
— Добавь в воду не меньше столовой ложки, иначе подхватишь чесотку или еще что похуже.
Когда я вернулся в комнату, там стояло удушливое зловоние, исходящее от тлеющего жгутика, скрученного наподобие змеи.
— Это средство от комаров, — пояснил Назар.
Некогда у него имелась москитная сетка, но перед уходом он сунул ее в шкаф, и она покрылась черной плесенью. Назар не решился до нее дотронуться: кто знает, какая зараза в ней поселилась?
Мы улеглись, и Назар принялся болтать о быте и нравах советской коммуны.
В нем уживаются два человека: один — вполне разумный, толковый юноша, который ценит блага цивилизации, разделение труда и личный комфорт. Его ничуть не смущает то, что комнаты советского общежития убирает прислуга, а одежду стирают прачки — это ни в коей мере не эксплуатация.
Вторая личность Назара явно не от мира сего. Она напрочь лишена самоиронии, свято верит в то, что частной собственности быть не должно, а эксплуатацию надо пресекать в зародыше.
«Второй Назар» разговаривает исключительно газетными штампами. В его глазах любой бедно одетый человек — это «угнетенный трудящийся, с надеждой смотрящий на советскую Россию». Любой богатый является «ставленником мирового империализма», а русский эмигрант — это по определению «продажная сволочь, которая беспрестанно готовит провокации против СССР».
Я прикинул, какое из его определений подходит лично ко мне. Наверное, «буржуазный подголосок, трясущийся от ярости, видя, как неуклонно растет престиж Советского Союза».
Вскоре Назар засвистел носом, а я так и не смог уснуть. Сижу сейчас у окна и при свете огарка пишу дневник.
Где-то рядом проходит железная дорога, и каждые десять минут по ней с грохотом носятся поезда. Зудят цикады, квакают лягушки, а с канала доносятся гудки катеров и трели свистков.
Все действительно познается в сравнении. Когда-то я жил в квартире, где над ухом зудела только Ада, и где одежду можно было вешать в шкафы без опасения, что через сутки она сгниет от сырости. У меня была достойная работа, я виделся каждый день с Ниной и Китти и имел наглость быть недовольным жизнью. Вероятно, китайские боги решили наказать меня за неблагодарность.
Я не представляю, что я буду здесь делать и как долго продлится мое изгнание.
4
В те дни, когда закладывалась Москва, Кантон уже был городом с тысячелетней историей. Здесь начинался морской Шелковый путь из Китая на Средний Восток; здесь строили грандиозные корабли и покрывали тончайшей резьбой слоновую кость, янтарь и драгоценную древесину.
Кантон — город ремесел. Местные мужчины вышивают шелком полотна необыкновенной красоты, а женщины трудятся над знаменитыми кантонскими шалями с длинной бахромой. Это искусство было завезено сюда из Португалии и вскоре стало важной статьей экспорта. При этом сами китайцы шали не носят.
В районе Сигуань на каждой улице торгуют чем-то своим: серебром, расшитыми туфлями, парчовыми халатами или гребнями из панцирей черепах. Второй этаж домов выступает над тротуарами, пряча их от солнца, и горожане ходят по этим тенистым переходам, таская в руках железные кольца с крючками и прицепленными к ним покупками — эдакий заменитель хозяйственной корзины.
Есть торговые заведения с витражами в окнах и прилавками из полированного дерева. Есть лавчонки, где под потолком висят облепленные мухами свиные туши. На земле громоздятся бочки с рыбой, клетки с лягушками, змеями, курами и сверчками. Чуть в стороне стоят маленькие скульптуры будд, перед которыми теплятся тонкие свечи и палочки с благовониями. Жаркий ветер гоняет по тротуарам опавшие лепестки и обгоревшие бумажки — все, что осталось от вчерашних подношений богам.
Мне хочется рассказать Нине о Кантоне, но я не смею писать ей прямым текстом — если Уайер досматривает ее почту, он не должен догадаться, о чем идет речь.
Моя телеграмма выглядела так: «Ваш заказ № 040789 (дата моего рождения) прибыл на склад и будет доставлен вам после прохождения карантина».
Умница Нина тут же ответила: «Если надо, возьмите страховку. Главное, чтобы груз был в целости и сохранности».
Все-таки это невероятное облегчение — знать, что она все поняла, как надо.
В Кантоне каждый день происходят столкновения между людьми Сунь Ятсена и торговцами, которых довели до отчаяния непомерными налогами. Еще издали слышны выкрики, грохот барабанов и стук деревянных сандалий по мостовой, и вскоре вся улица заполняется демонстрантами. Одни держат в руках портреты Маркса и китайских националистов, а другие — портреты заводил из Торговой палаты. Вскоре начинается драка, на которую с балконов любуются местные жители. Они заключают пари о победе той или иной команды, а потом швыряют друг другу проигранные деньги — прямо над головами поверженных бойцов.
