Генрих Эрлих - Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта

Догнал ее Юрген через два квартала. Пошел рядом. Она бросила на него быстрый взгляд и тут же отвела его. Она не сказала ни слова и не ускорила, не замедлила свой шаг.

— Ты меня высматривала? — спросил Юрген по–русски.

— Тебя, — ответила она после небольшой паузы. Она не была удивлена. Она всегда так отвечала, как будто смысл вопроса долго доходил до нее, как будто слова заражались ее полусонной медлительностью. — Марина, — сказала она через несколько шагов.

— Нет, мы из пехоты,[25] откуда здесь взяться морякам? — улыбнулся Юрген.

— Меня зовут Мариной, — сказала девушка и улыбнулась. — А тебя как?

— Юрген, — он поперхнулся и тут же исправился: — Юра.

— Так ты русский?

— Русский. Немец, — он уже подхватил вирус медлительности, ответов с долгими перерывами, отчего сказанное зачастую приобретало другой смысл.

— Как интересно! А по–русски говоришь как русский.

— А по–немецки как немец.

— Как интересно! Пойдем в лес.

Юрген подумал, что Марина, наверно, не хотела, чтобы ее кто–то увидел прогуливающейся с немецким солдатом. Он поспешно согласился. Он бы на что угодно согласился, лишь бы быть рядом с Мариной.

— Здесь хорошо, тихо, — сказала Марина, когда они опустились на траву в лесу.

— Тихо, — эхом откликнулся Юрген, — особенно после фронта.

— Ты давно на фронте?

— Четыре месяца.

— Четыре месяца? А выглядишь старше.

— Меня не сразу призвали.

— Почему?

— В тюрьме сидел, — ответил Юрген и поспешил разъяснить, — с нацистом одним подрался, вот и посадили.

— Фашисты… — протянула Марина.

— Да.

— Ты их не любишь?

— Как их можно любить? Я красивых девушек люблю. Таких, как ты, — Юрген попытался сменить тему разговора.

— А там, где ты жил, девушки красивые?

— По сравнению с тобой — дурнушки.

— А где ты жил?

— В Гамбурге. Я на верфи в порту работал.

— Так ты рабочий?

— Да, — Юрген осторожно положил руку на плечо Марины. — Хорошо здесь, — сказал он, — тихо, — и чуть прижал девушку к себе.

— Тихо, — эхом отозвалась Марина и положила голову ему на плечо. — А ты партизан не боишься?

— Не боюсь, — ответил Юрген.

Не до партизан ему в тот момент было. Он бы и не вспомнил о них, кабы не слова Марины. Их, конечно, предупреждали перед первым выходом в город и ужасы всякие рассказывали, но их после проведенных боев трудно было чем–либо напугать. Они сами всем этим тыловым умникам могли такое порассказать, что те бы три дня с толчка не слезали от страха. Вот так! Да что там говорить! Пленных Юрген видел, полицаев видел, разговоры о партизанах слышал, но…

— Никогда не видел живого партизана, — сказал он.

— Откуда ты можешь это знать? Они же ничем не отличаются от обычных людей. Они и есть обычные советские люди. Рабочие. Колхозники. Учителя. Молодые парни, которых не успели призвать в армию.

— И молодые красивые девушки, — вклинился Юрген в паузу. — Ой, боюсь! Помогите! — крикнул он, как можно тише крикнул, а ну как кто услышит, сунется сдуру, этого только не хватало. — На меня напала партизанка! — Он притянул Марину к себе, начал шутливо бороться с ней, она приняла игру, тоже стала бороться с ним. Юрген упал на спину, потянул за собой Марину, прижал ее грудь к своей груди. — О, партизанка взяла меня в плен! Я побежден! Я сражен! Сдаюсь! — Он раскинул руки в стороны.

Марина пригвоздила их к земле своими руками, чуть приподнялась.

— Сдаешься?! — воскликнула она, дунула вверх, отгоняя упавшую на глаз прядку волос, потом крепко сжала губы, чтобы, наверно, самой не рассмеяться, прищурила глаза. Она была очень смешной в тот момент, Юрген сам едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. — Хенде хох! — сказала Марина.

— Не могу хенде хох, — расхохотался Юрген, — только «Гитлер капут» могу. Гитлер капут! — крикнул он.

Убедительно получилось. Марина тоже зашлась в смехе:

— Гитлер капут!

Конец ее тяжелой косы мотался из стороны в сторону, бил Юргена по щекам, по носу, по глазам.

— Изуверская русская пытка — пытка девичьей косой! — закричал он. — Я требую соблюдения прав военнопленного.

— Ах, он требует! — Марина схватила косу правой рукой и принялась ее кончиком щекотать Юргену нос. — Вот, получай, получай!

Юрген морщил нос, уворачивался, чихал, потом резко вывернулся, опрокинул девушку на спину, лег на нее, в свою очередь, прижав ее руки к земле.

— Попалась, партизанка! — сквозь зубы сказал он и постарался изобразить «зверское» лицо. — Ну, теперь берегись! — и он впился в ее губы.

Она обмякла. Юрген провел пальцами по ее руке, по длинной шее с пульсировавшей жилой, спустился к груди, потом скользнул еще ниже, к бедрам. Марина уперлась руками ему в грудь, чуть отодвинула от себя.

— Ты очень спешишь, — сказала она тихо.

«Я очень спешу, — подумал Юрген по–немецки, — чай, не с портовой девчонкой. Она не такая. Так можно только все испортить». Портить не хотелось. Юрген отодвинулся, сел рядом с Мариной.

— Я влюбился в тебя с первого взгляда, — сказал он.

— Даже так?

— Только так и бывает.

— Наверно. Я не знаю.

— Еще не знаешь?

— Мне надо разобраться в себе.

Юрген увидел кустик незабудок, сорвал несколько побегов, протянул Марине, продекламировал, подбирая слова:

Совсем одинокий и покинутый

На отвесной скале,

Гордый, под синим небом

Стоял маленький цветочек.

Я не смог устоять,

Я сорвал цветочек

И подарил его красивейшей

Самой любимой Марине.

— Спасибо, — сказала Марина, — мне никто никогда не дарил цветов, — она потянулась и поцеловала Юргена в щеку.

— А песни тебе пели? — спросил он.

— Песни пели, — со смущением ответила Марина.

— Ну уж немецкие точно не пели! Это ведь я тебе песню перевел. Плохо, как сумел. По–немецки она лучше звучит. Ее один мой друг любил петь.

— Любил…

— Он погиб. На фронте. Неделю назад. Эх, он бы спел!

— Ты спой.

И Юрген спел:

Ganz einsam und verlassen

An einer Felsenwand,

Stolz unter blauem Himme!

Ein kleines Blümlein stand.

Ich könnt' nicht widerstehen,

Ich brach das Blümelein,

Und schenkte es dem schönsten,

Herzliebsten Mägdelein.

— Красивая песня, — сказала Марина, — только там имени моего нет.

— Ой, — спохватился Юрген, — какой же я дурак! Пропел, как в песне: Магделайн, Магдалина. Она так и называется, песня.

— Все правильно. У нас говорят: из песни слово не выкинешь.

— Надо как–то прикрепить букетик к платью, — сказал Юрген, — синие цветы, синий платок, красиво будет.

— Синий платок, — сказала Марина и вдруг пропела:

Скромненький синий платочек

Падал с опущенных плеч.

Ты провожала, но обещала

Синий платочек сберечь.