Генрих Эрлих - Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта
Они предъявили свои аусвайсы дежурным у ворот, пересекли двор и вошли в здание. Лишь Юрген немного задержался, чтобы перекинуться парой слов с Берндом Клоппом и угостить его сигаретой. Они с Юргеном вполне могли бы быть приятелями, но судьба свела их только тут. Клопп до призыва в армию работал электриком на верфи в Гамбурге. Теперь Клопп был ефрейтор, и у него не было ступней ног — подорвался на мине. Его возили на прогулку в госпитальной коляске, бодрая улыбка не сходила с его лица. «Вернусь домой и буду ремонтировать радиоприемники», — говорил он. Он никогда не унывал, Бернд Клопп.
Юрген догнал товарищей у дверей палаты, где лежали Зальм и Кинцель. Зальм приветливо помахал им рукой. Кинцель повернул голову — он лежал на животе, втянул носом воздух, сказал с тоской:
— Пиво пили.
— Эрих, дорогой, — поспешил к нему Вайнхольд, — мы бы с радостью принесли тебе пива, но ведь приносить спиртные напитки в госпиталь и тем более распивать их запрещено. Но что я тебе принес взамен?! — загадочно улыбаясь, он полез в карман кителя, потомил немного друга ожиданием, извлек банку датских сардин. — Вот чем мы сегодня побалуем нашего здоровяка!
Юрген терпеть не мог этого сюсюканья.
— Привет, Кинцель, — сказал он, — твоя задница выглядит сегодня намного лучше. — И сел на стул у кровати Зальма, потеснив Кнауфа.
Зальм был бледен, его щеки ввалились, запавшие глаза горели лихорадочным огнем. Впрочем, не только лихорадочным.
— Как я рад видеть вас, мои молодые друзья! — сказал он приподнятым голосом. — Сейчас как никогда раньше я чувствую духовную близость с вами. Побывав за гранью этого мира, я полностью избавился от экзистенциальных мыслей о смерти и возлюбит жизнь во всех ее проявлениях. Я ощущаю такую жажду жизни, как в юношеские годы! Я ощущаю себя вашим сверстником, друзья мои!
— Складывается впечатление, Зальм, — заметил фон Клеффель, устроившийся на подоконнике, — что вас шандарахнуло не по ноге, а по голове, вы стали говорить совсем другим языком.
— Вот именно что по голове и именно что шандарахнуло, — подхватил Зальм, — и очень хорошо, что шандарахнуло. Я стал другим человеком. Я даже стал вспоминать о жене… Вы ведь даже не знали, что у меня была жена, не так ли?
Он спрашивал об этом при каждом их посещении. В первый раз они действительно были поражены. Изобразили изумление и сейчас, легонько похлопали его по плечу, Кнауф всплеснул руками: «Во дает старина Зальм!»
— Почему — была? — поднял брови фон Клеффель.
— Вот видите! Я настолько подавил в себе всякие воспоминания о Марте, я заставил себя сделать это, чтобы не причинять лишних страданий ни себе, ни, главное, ей, что уже не воспринимал ее как реально существующего человека, она стала эфемерной, недостижимой мечтой, идеалом, ангелом. И вот этот ангел стал облекаться плотью, Марта является мне во сне, я представляю себе, как возвращаюсь домой, обнимаю ее, провожу рукой… — он запнулся.
— Дальше можете не продолжать, — сказал фон Клеффель, — эти переживания нам всем хорошо знакомы. Вы действительно скинули добрый десяток лет!
— Вот только как Марта встретит меня? — забеспокоился Зальм.
— Отлично встретит, — заверил его фон Клеффель. — Женщины обожают героев!
— Но моя нога?..
— Вы компенсируете эту несущественную потерю молодым задором! И языком. Женщины любят возвышенные слова, у вас это стало хорошо получаться.
— У вас все будет хорошо, — сказал Юрген. Он неожиданно для себя расчувствовался.
— Да–да, мой друг, — схватил его за руку Зальм. — Я верю, что и меня, и вас, всех нас ждет долгая жизнь, и что в ней будет много–много хорошего.
— Аминь, — возгласил вошедший Толстяк Бебе и широко улыбнулся: — Привет, друзья!
Рана Толстяка Бебе действительно оказалась царапиной, она практически зажила, и его уже можно было выписывать. Но он обратился к командованию с рапортом, в котором просил разрешить ему на время пребывания батальона в городе ухаживать за ранеными товарищами. Майор Фрике не возражал, администрация госпиталя тем более — такого безотказного помощника, готового выполнять любую, самую грязную работу, надо было еще поискать.
Толстяк Бебе пересказал им несколько забавных историй, услышанных им от других раненых. Они отлично провели время. Ровно в два они покинули палату.
— Auf Wiedersehen![24] — сказали они на прощание. Они не сомневались, что через несколько дней вновь придут сюда. Их недоукомплектованный батальон никак не могли за это время послать на фронт. А что еще могло помешать им прийти сюда? На каменных ступенях крыльца госпиталя Юрген чуть замешкался. Он кинул быстрый взгляд в сторону ограды, слегка кивнул головой.
— Юрген, ты с нами? — спросил Курт Кнауф. — Мы в «Веселую Магдалину».
— Может быть, подойду попозже, — ответил Юр–ген, — хочу с Клоппом поболтать.
— Передай ему от меня сигарету, — Кнауф полез за пачкой.
— Место сбора — лагерь! — провозгласил фон Клеффель. — Всем удачи, господа!
Он поспешил к воротам, свернул налево по улице, ведущей к железнодорожному вокзалу, в районе которого располагалось большинство пуффов. За ним потянулись остальные. Юрген подождал, когда они минуют ворота, и быстрым шагом направился туда же, но повернул направо, на улицу, ведущую на окраину города.
Das war ein Huebsches Fraulein
Это была красавица. Настоящая русская красавица. Дело было не в том, что Юрген давно не видел девушек. С голодухи любая девчонка покажется красивой. Нет, она действительно была красавицей, он таких никогда не встречал. И она была русской. Крупная, но с тонкой талией, с округлыми коленями и плечами, она была не похожа на угловатых и колючих немецких девушек Высокие скулы, полные губы, каштановый локон, выбивающийся из–под синего платка, и коса с руку длиной и толщиной, огибающая шею и спускающаяся на высокую грудь. И еще глаза — крупные, мечтательные, полусонные. Они смотрели на него.
Этот взгляд Юрген почувствовал кожей, когда спускался с друзьями по ступенькам после их первого посещения госпиталя. Он вздрогнул и принялся оглядываться вокруг, ничего не заметил, приподнялся на цыпочки, вытянул шею и вновь провел глазами по госпитальному двору, по гуляющим выздоравливающим в пижамах, по спешащим по своим делам врачам и санитарам в халатах, по посетителям в военной форме, по всему этому скопищу мужчин, пока не наткнулся взглядом на нее. Она стояла у металлической решетки, опоясывавшей госпиталь, и смотрела на него. В этом не было сомнения. Он поймал ее взгляд и стал втягивать в себя. Она подалась вперед, прижалась грудью к решетке, вцепилась руками в ее прутья. Потом вдруг оттолкнулась, повернулась и пошла прочь, как уходит крупная рыба, попавшаяся на крючок рыболова. И она так же мощно потянула Юргена за собой. И он, связанный с ней невидимой леской, послушно пошел за ней, забыв обо всем на свете.
