Владимир Топилин - Дочь седых белогорий
Наконец-то Загбой остановил их.
– Стой, отнако, теперь снимай отешда. Пусть теперь Огонь борется с Эскери.
Дмитрий стянул суконную куртку, тёплую рубаху, олочи, штаны, остался в нижнем белье. Обнажить своё тело он не решился, стесняясь Ченки. Но охотник настоял и на этом:
– Не пойся, отнако, Ченка. Она не путет на тепя смотреть, путет стоять с тругой староны кастра. Тоже сушиться путет, намокла, когда тебя спасай, – и тут же приказал дочери: – Снимай тошка, грейся, суши отежту. Люча на тебя глятеть не пудет. Сейчас нато не стесняйся труг труга. Нато карашо у огня тело греть, с Харги бороться.
Странно, необычно, может, даже неправдоподобно было видеть в тот час на берегу безымянной реки трёх людей, двое из которых были совершенно голыми. А третий, одетый в тёплые лосиновые штаны, лёгкую дошку, ходил вокруг костра, бросал в огонь сухие дрова и нравоучительно приговаривал:
– Повернись спиной, грей кости, спину, отнако. Путут кости тёплый – всё тело будет здоровый. А брюхо грей не надо. Брюхо надо горячий воздух от огня тышать, тогда никакая хворь не пристанет… Эко! Ты, Ченка, у меня, как жимолость, налилась! Надо замуш оттавай, да где муша бери? Вот потожти, осенью вернёмся назат, схотим на Тураму, там живет старый Окоюн. У него четыре сына. Может пыть, они ещё не знают даннилян[25] и кто-то из них согласится взять тебя в жёны…
Девушка краснела переспевшей брусникой. Согреваясь у костра, она украдкой смотрела через огонь на Дмитрия, прикрывала ладошками свою ноготу, поворачивалась спиной и чувствовала на себе его взгляды.
А Загбой, загадочно усмехаясь в редкую бородёнку, блестел глазами, говорил русскому:
– Отнако, карашо я думай: голое тело женщины греет лучче пошара! Вижу, бое, как в тебе кровь турит. А когта кровь играет, никакая болезнь не пристанет! Путешь ты зторов. А зторового лючи Харги и Эскери побетить тяжело! Так ещё говорил мой отец. Помни, лючи, тайга любит зторового и сильного охотника. А слапый и ропкий тайга пропатай…
Глубокая ночь рассыпала по бесконечному куполу неба разноцветный чектыль[26]. Тысячи мерцающих звёздочек придали чёрной глубине жизнь, красоту, завораживающее очарование. Если присмотреться глубоко и долго, то кажется, что это не просто далёкие планеты приветствуют земных жителей своим светом, а чьи-то многочисленные глаза живых существ смотрят из бездны на распрекрасную, влекущую к себе планету с красивым названием Земля. Прямо над головой выгнулся Хоглен. Радугой серебристых искр во всю ширь простора протянулся Млечный Путь. А на востоке далёким, ярким костром одинокого охотника бьётся, плещется незаменимый путеводитель странников – Чолдон. И, кажется, что весь этот далёкий, опрокинутый мир смотрит только в одну точку – на маленькую поляну в глухой северной тайге, где, несмотря на такой поздний час, горит яркий, животрепещущий огонь.
У костра – одинокая, неподвижная фигурка человека. Жаркие языки пламени лижут округлое, закопчённое дно большого казана, в котором варятся большие куски мяса. Лицо Загбоя спокойно, довольно и даже безмятежно. Он сыт, согрет, очарован красотой звёздного неба. Его глаза смотрят ввысь, разум с трудом воспринимает бесконечность далеких миров.
Рубиновые блики костра матовым цветом окрашивают взметнувшиеся к небу деревья. Угловатые тени высокоствольных лиственниц, кедров и рябин безмолвно пляшут где-то глубоко в чаще. Порой кажется, что сзади, сливаясь с землёй, крадётся упругая рысь. В осторожной позе замер волк или оскалил пасть разъярённый амикан.
Игра теней в ночи придаёт воображению более таинственные краски, и сознание несведущего человека содрогнётся в паническом неведении, загонит в взволнованное сердце лёд или отправит сжавшуюся душу в пятки.
Но Загбой спокоен. Он в этом мире тайги разумный хозяин. За все свои годы жизни, единении с природой слился с естественными условиями настолько, что с одного мановения всех своих чувств может точно, без какой-либо ошибки сказать, что происходит где-то рядом или за спиной. Он остро чувствует запахи влажной земли, благоухающей травы, с томлением вдыхает терпкий аромат клейкой смолы на распустившейся лиственнице. Он слышит, как где-то далеко, на краю поляны шуршит серая полёвка, мягким оперением крыльев режет воздух сова, в сочетании с шумом реки в прибрежной заводи плещется горбатая норка. Он видит над головой тени летучих мышей, серую ласку, в поисках добычи прошивающую корни векового кедра, и даже глаза недовольного аскыра, отражающиеся ярким фосфором на костре в далёких кустах.
Для Загбоя это всё так просто, естественно, совершенно, как очередной глоток воздуха, вкус проточной воды, тепло огня, в эту минуту согревающего его разомлевшее тело. Охотник у себя дома. Он в объятиях матери-природы. Поэтому сейчас в его котле варится ароматная сохатина, в дыму тальниковых прутьев вялятся бордовые куски грудинки, а во рту тает сладкий вкус мягкой, пористой печени зверя. И кажется Загбою, что подобную картину свежевания и смакования добытой плоти он видел уже тысячи раз, когда-то очень давно, когда на его теле лохматым обрывком висела шкура мамонта Сэли, а вместо ружья на дереве к стволу было приставлено копьё.
Неподалёку от костра в тёплых спальниках спят Дмитрий и Ченка. После очередного происшествия в холодных водах реки их измученные тела требуют покоя и здорового сна. Питательное, свежее мясо сохатого насытило, успокоило молодых людей. Загбой чувствует, видит, как зарумянились их щёки, каким ровным и спокойным стало дыхание, в какое положение (повернувшись друг к другу лицом) легли оба. А это значит, что природа восстанавливает их силы, отдаёт им необходимую энергию, очищает разум от плохих мыслей и переживаний.
Неподалеку в кустах растянулись во всю длину тела собаки. Для них праздник живота наступил ещё утром. После выстрела Загбоя они переплыли реку, бросились по следу обречённого сохатого и очень скоро нашли его мёртвым. Не теряя времени напрасно, не дождавшись хозяина, они вскрыли зверю брюшину острыми зубами и начали долгий пир. Охотник нашёл их у туши зверя после обеда, объевшимися до такой степени, что они могли едва передвигаться на раздвинутых ногах. Вздувшиеся до размеров стельной важенки животы существенно ограничивали их передвижение. Все трое валялись на земле, тяжело вздыхали от обжорства и изредка ходили к ручью пить воду.
Где-то в глубине ночи на болоте редко брякает глухой колокольчик. Для восемнадцати оставшихся в живых оленей сегодня тоже счастливый день. Неподалёку от стана, на кочковатой мочажине начиналась огромная поросль сочной осоки. Каждому оленю Загбой привязал чанхай, для того чтобы животные не могли далеко уйти. Измученные долгим переходом олени с удовольствием, вволю насыщались сладкой, сочной травой.
