Леон Боканегро - Альберто Васкес-Фигероа
– Это дни радости, – сказал он. – Дни мира и согласия, поэтому, если ты дашь слово, что не попытаетесь сбежать, можешь считать себя свободным до тех пор, пока не соберём урожай. – Он твердо указал на него пальцем. – Но если хоть один из твоих людей, всего один, попытается сбежать, умрёт он и ещё пятеро, которых я выберу случайным образом. Я ясно выразился?
– Вполне ясно.
– И что ты мне ответишь?
– Мне нужно обсудить это с моей командой.
– Но ты ведь командир, – заметил слегка озадаченный бедуин.
– Никто не имеет достаточной власти, чтобы управлять сердцем человека, который отказывается быть рабом, – ответил он. – Я не могу обещать за всех, не заручившись их согласием, так как рискую жизнями многих.
– Я понимаю! – признал тот. – Иди, поговори с людьми и принеси их решение.
Леон Боканегра собрал своих товарищей, чтобы без промедления и лишних слов передать великодушное предложение своего «хозяина».
– Сколько это продлится? – был первый вопрос.
– Пока не вырастет ячмень.
– А сколько растёт ячмень?
– Откуда мне знать! – возмутился он. – Я капитан корабля, а не фермер.
– Кто-нибудь знает?
Ответа не последовало, пока наконец Диего Кабрера не пожал плечами и не заметил:
– Какая разница, день, месяц или год? Главное, что нам позволят спать без цепей. Я согласен.
– Ты уверен?
– А как иначе? – с ещё более заметным акцентом ответил он, обводя рукой окрестности. – Куда мне идти? На восток, чтобы снова оказаться перед морем? На запад, чтобы уйти глубже в пустыню? Если эти сукины дети могут отследить змею среди скал, как они не найдут мои следы на песке?
– Хорошо! – признал капитан. – Мне достаточно твоего слова. Пусть поднимут руки все, кто согласен не бежать.
Были сомнения, шепот и несколько робких возражений, но в конце концов поднялись руки в знак согласия с неизбежным: это была огромная тюрьма, из которой они никогда не смогут сбежать.
Никто не пожалел о принятом решении, ведь последующие дни действительно стали незабываемыми.
Песни и танцы, верблюжьи бега, состязания в силе и ловкости, пиры, и гостеприимство без границ. Казалось, в те моменты не существовало ни племён, ни рас, ни семей, ни даже господ и рабов, поскольку даже ненавистные христиане были приняты в каждом лагере.
Наконец началась посадка.
Это стало настоящей церемонией.
Когда стало очевидно, что уровень воды снижается, муэдзин запел монотонный призыв, продолжавшийся часами, а женщины засучили подолы и зашли в лагуну, чтобы с трепетом закапывать каждое семя, которое они хранили, как золото в мешочке из кожи. Они вдавливали каждое зерно на глубину около пяти сантиметров, оставляя между ними одинаковое расстояние, чтобы не осталось свободного места на участках, выделенных каждой семьей. Когда работа была завершена, мужчины, женщины, дети и старики – редкое зрелище для них – собрались вместе, чтобы вознести молитвы в надежде, что Аллах снова их услышит и подарит богатый урожай.
Земля, иссохшая на протяжении многих лет, и солнце, столь же безжалостное, как всегда, заставили воду исчезать с невероятной скоростью. Она стала такой тёплой, что едва покрывала тонкой плёнкой огромную равнину, и семена прорастали с необычайной скоростью. Очень скоро Даора словно по волшебству превратилась в мягкий и пушистый ковёр.
Произошло чудо новой жизни.
Леон Боканегра, который едва ли ступал на твердую землю, кроме грязных портов и убогих городов, не мог поверить своим глазам. С каждым рассветом этот огромный ковёр становился всё выше и гуще, а вокруг витал новый, незнакомый аромат.
Здесь и там появлялись миллионы цветов самых разных видов и цветов, которые годами терпеливо ждали, пока щедрый дождь пробудит их от печальной спячки.
Куда ни посмотришь – всё было прекрасно.
Ярко-зелёное, более зелёное, чем самые зелёные воды Карибского моря, но усеянное пятнами красного, фиолетового и жёлтого цветов, что заставляло воображать, будто таков был рай до того, как Адам и Ева были вынуждены его покинуть.
Бедуины не могли сдержать радости.
И из-за этого в самые тёмные и глубокие ночи некоторые смелые девушки приходили, чтобы взять за руку самых красивых христиан, увлекая их на мягкую лужайку, где они ложились, словно на самый роскошный матрас.
Казалось, что счастье так захватило этот народ, всегда преследуемый несчастьями, что даже самые строгие правила поведения нарушались, и никто не придавал этому особого значения. Так, в течение почти двух недель Леон Боканегра наслаждался самым опьяняющим из тел, несмотря на то что его нежная возлюбленная никогда не позволяла снять покрывало с её лица.
Днём он пытался угадать среди женщин, кто из них была его спутницей в безумных ночных похождениях. Но ни один жест, ни одно слово, ни даже взгляд не дали ему уверенности, что именно эта или та была его страстной партнёршей.
Всё было идеально.
Включая этот манящий секрет.
К несчастью, одна зловещая утренняя заря принесла приказ каида Омара Эль-Фаси собрать всех христиан на небольшой площадке в центре лагеря. Им пришлось ждать под безжалостным солнцем, пока не появился очень высокий человек верхом на самом быстром и выносливом мехари, который когда-либо пересекал пустыню. У него на поясе висел длинный прямой меч, контрастировавший с изогнутыми ятаганами, которые обычно использовали бедуины.
Его осанка была настолько гордой, что казалось, рядом с ним остальное человечество – просто пыль.
Сквозь узкую щель в покрывале, закрывающем лицо, он окинул взглядом христиан, словно оценивая их силу и состояние. Он не сделал ни одного движения, пока Омар Эль-Фаси не вышел из шатра, чтобы поприветствовать его в необычно услужливом тоне:
– Рахинат уллахи Аллахин (Мир Аллаха с тобой), – сказал он. – Кейф халаб (Всё моё – твоё).
– Ассаламу алейкум, – сухо ответил прибывший, осаживая своё мехари, чтобы тот встал на колени.
Он спрыгнул на землю, бросил долгий взгляд на Леона Боканегру, словно сразу понял, что это лидер пленённых, и вошёл в шатёр вслед за услужливым хозяином, который выглядел подавленным перед таким знатным гостем.
– Тарги! – воскликнул взволнованный Эметерио Падрон, как только они скрылись.
– И что это значит? – с раздражением спросил Фермин Гаработе.
– Это значит, что он из племени туарегов. Все их боятся и называют «Короли пустыни», хотя кто-то считает их просто грабителями караванов, мятежниками или бандитами.
– Должен признать, он впечатляет, – признался пилот. – Интересно, зачем он здесь?
– Наверняка ни к чему хорошему, – самоуверенно заключил канарец.
– Ты думаешь о том же, о чём и я?
– Предпочитаю об этом не думать.
Но их худшие опасения подтвердились через час, когда Омар Эль-Фаси и его гость вновь появились у входа
