Леон Боканегро - Альберто Васкес-Фигероа
Селеста Эредия прекрасно осознавала, что могло произойти на борту галеона в ту ночь, когда она позволила бы какому-либо мужчине – любому из них – переступить порог её двери.
Этой ночью она нарушила бы правила, которые сама установила, и оскорбила бы чувства всей команды.
Её первым долгом было оставаться последовательной в своих действиях, и сама мысль о том, чтобы признать, что она испытывает влечение к Леону Боканегре, казалась ей вопиющей непоследовательностью.
Она была настоящей женщиной, в этом не было сомнений, и лишь потому, что она была женщиной, она имела право любить, но также было верно, что она добровольно отказалась от той роли, которая была ей предписана при рождении. Ей не казалось справедливым использовать своё преимущественное положение, чтобы изменять по своему усмотрению правила игры, которые она сама изобрела.
Теперь она понимала, что эта игра стала слишком сложной и опасной.
Когда она решила купить у грозного корсара Лорана де Граффа его мощный галеон, чтобы посвятить его борьбе с торговлей рабами, она ясно осознавала, что ей придётся столкнуться с ревущими пушками вражеских кораблей и, возможно, даже с предательством мужчин, которым могла бы прийтись по душе идея снова посвятить корабль пиратству. Но она никогда не предполагала, что со временем окажется в столь сбивающей с толку двусмысленной ситуации, как та, в которой они оказались сейчас.
Раньше она никогда не хотела принадлежать ни одному мужчине, но теперь казалось, что она принадлежит более чем полусотне.
Раньше она никогда не чувствовала необходимости объяснять свои действия, но теперь ей приходилось оправдывать каждое движение, каждое слово и даже каждый взгляд.
Почему она смеялась в определённый момент, почему одевалась определённым образом, почему разговаривала с молодым марсовым больше, чем положено, почему её взгляд задерживался на долю секунды на обнажённой груди кузнеца или почему она приглашала за свой стол одних, а других – нет, всё это стало навязчивой темой для обсуждения среди команды. А это было слишком много «почему» для человека, который лишь хотел быть свободным и помочь другим стать свободными.
Те, кого она освободила, вскоре снова окажутся в цепях, а в обмен на это она лишь осознала, что сама стала пленницей собственного корабля и своих собственных поступков.
Странны пути, которые ведут человека туда, откуда он пытается убежать, но слишком часто эти пути пересекаются, вынуждая беглеца снова и снова возвращаться на свои прежние шаги.
Селеста Эредия была достаточно умной, чтобы понять, что она быстро возвращается на свои прежние шаги, не только потому, что "Дама из серебра" спускалась по реке к морю, но и потому, что она была глубоко уверена, что её взгляд на проблему африканцев изменился с того самого дня, как она впервые ступила на африканскую землю.
Теперь она понимала, что решение проблемы работорговли заключается не столько в перекрытии путей доступа к континенту, сколько в устранении причин, которые порождали эту торговлю.
Атаковать и топить один за другим работорговые суда – это всё равно что подрезать кончики ветвей гигантского дерева, чьи корни с каждым днём всё глубже уходят в землю.
Леон Боканегра рассказал ей во всех жутких подробностях о страданиях тех, кого похищали и продавали бессердечным людям, осуждавшим их на труд до смерти в соляных шахтах, и, как оказалось, эта практика существовала уже сотни лет.
Сколько времени потребуется, чтобы христианская идея равенства всех людей достигла берегов Чада, если очевидно, что до сих пор только один христианин смог вернуться живым от этого озера?
Сколько столетий потребуется, чтобы изменить хотя бы на йоту мышление людей, которые несли с собой печальную традицию ста поколений рабов и рабовладельцев?
Какую важность могло иметь убеждение ямайского плантатора сахарного тростника в том, что Бог не желает, чтобы он продолжал покупать чернокожих, если конечной участью хотя бы одного из этих людей могли стать солончаки?
Сидя в одиночестве и глядя, как остаются позади земли, куда она прибыла, полная надежд, Селеста Эредия испытывала почти непреодолимое желание плакать. И если она этого не делала, то лишь потому, что ее запас слез уже иссяк.
Предательство матери, смерть брата и отца переполнили чашу ее страданий, и то, что она сейчас ощущала, было не болью, а только тягостью от необходимости сбежать почти украдкой, оставляя на произвол судьбы тех, кому она обещала спасение.
Не сказав никому ни слова, ее спутники поднялись на корабль, который снялся с якоря и отдался на волю течения.
Не сказав никому ни слова, они ушли так же, как и пришли.
Не сказав никому ни слова, они бежали из этого нелепого «государства», которое сами же и создали.
Но, если подумать, что они могли сказать? Они всегда чувствовали себя чужаками в мире и на земле, которые никогда их не принимали.
Добросердечные чужаки, но всё же чужаки, их будут вспоминать еще несколько лет, хотя бы за попытку разорвать вечные цепи. Но для большинства местных жителей они останутся лишь забавной анекдотой, обреченной на забвение.
«Безумные белые», которые упрямо пытались изменить историю, начавшуюся задолго до того, как первый белый человек ступил на этот огромный континент.
Африка была старой, очень старой, без сомнения, слишком старой, и из-за этого ее пороки и недуги укоренились настолько глубоко, что ни один глупец, каким бы белым он ни был, не смог бы их исправить.
Переполненный опасностями переход через океан и долгое пребывание на берегах Нигера помогли Селесте Эредии осознать свое крошечное значение перед природой и абсолютную ничтожность своих сил по сравнению с задачей, которую она поставила перед собой. А когда человеку, пусть даже очень редко, выпадает возможность увидеть себя таким, какой он есть, его реакция обычно бывает глубокой подавленностью.
Какие пути открывались перед ней в тот момент, когда она была вынуждена признать тщетность своих усилий?
Какой курс она должна была указать капитану Буэна-Риво?
Какое будущее ждало этот отважный корабль?
Продолжать преследовать корабли работорговцев было бы то же самое, что пытаться вычерпать воду из колодца плетеной корзиной.
Вода всегда будет возвращаться в колодец, и в итоге останется только боль в руках и бесконечное разочарование.
Каждый раб снова станет рабом, а каждый каннибал снова станет каннибалом.
А между тем, Селеста Эредия продолжала бы тратить свою молодость, запертая в четырех стенах, пропахших смолой.
Она никогда не смогла бы надеть платье с глубоким вырезом. Никогда не смогла бы почувствовать себя желанной для того, для кого хотела бы быть желанной.
И никогда не смогла бы приоткрыть дверь
