Сергей Карпущенко - Капитан полевой артиллерии
А крепостная артиллерия, имевшая в своем составе до полутора тысяч орудий, борьбе на передовых помогала плохо. В спокойные дни ее снаряды летели куда-то в пустое пространство, но в нужную минуту ее содействия было невозможно допроситься. Крепостные упорно стреляли не туда, куда было необходимо для отражения атак, или, что еще хуже, – по своим. Лихунов не мог понять, отчего это происходит – от слабых знаний артиллерийской науки или попросту от злой небрежности, вселенского наплевательства или все той же глупости. За резервом батареи, у отведенных подальше передков стояло дерево – довольно-таки высокий тополь, который был облюбован наблюдателем от крепостных, веселым малым, игравшим на гармонике, не спускаясь с тополя. Всем нравилась его игра, Лихунову даже, но никто не мог понять, что может видеть этот наблюдатель оттуда и когда он сообщает своей батарее сведения о противнике. Лихунов, прекрасно зная, что с тополя обзор плохой, предложил было гармонисту воспользоваться его наблюдательным пунктом с широким обзором, на что весельчак с улыбкой ответил, что командиру его батареи сведения и не нужны, что сидит он здесь для блезиру, а крепостные пушки палят по карте и, по обыкновению своему, без наблюдателей обходятся.
Не могли помочь наблюдению и русские аэропланы – их было слишком мало, да и вылетали они крайне редко. Зато немецких появлялось в небе день ото дня все больше и больше. Со стрекотом они парили над русскими позициями, иногда бросали бомбы, но по большей части пытались засечь батареи. Когда появлялся германский аэроплан, Лихунов уже знал, что стрелять нельзя – засекут. Еще совсем недавно, правда, он не мог понять, зачем поднимается аэроплан, едва он начинает отвечать на огонь немецких батарей, но присмотрелся, и стало ясно. Германцы нарочно открывали артиллерийскую стрельбу, желая вызвать огонь противника, и сразу посылали в небо машину. Тут же затихали русские, улетал аэроплан, и снова начинала свою работу имперская артиллерия. О, Лихунов уже прекрасно стал понимать, что неприятель куда хитрее их.
А немцы постепенно, день за днем, захватывали у русских кусок за куском и везде тотчас начинали методично трассировать окопы, копали их лопатами, усердно и безостановочно, понимая, как им нужны хорошие окопы, копали их и специальными машинами, рыли разветвленные, как кротовьи норы под землей, ходы сообщения. Они укрепляли каждую пядь земли, зная, что укрепленная ими земля – уже их, немецкая земля, уйти с которой они уже не посмеют, а выбить их отсюда будет просто невозможно. Так же методично, как строили они свои окопы, немцы убирали и оставленный хлеб, молотили его даже с помощью пленных польских жителей. Зато командование Новогеоргиевска, надеясь, наверно, на огромные запасы сибирского мяса, хранящегося в огромных холодильниках, о сборе хлеба на прилегающих к крепости полях совсем не думало, хотя и готовилось к длительной осаде, имея, кроме почти стотысячного гарнизона, еще и массу голодных беженцев, среди которых, как это обычно и бывает в голод, могли начаться инфекционные болезни, приостановить которые сибирским мясом было бы, конечно, невозможно. Русские, правда, тоже кое-где снимали польский хлеб, но пускали его на корм лошадям, потому что от интендантства выпросить фуражного сена представлялось делом очень трудным.
В начале двадцатых чисел июля силы немцев, заметил Лихунов, увеличились значительно. Раньше, он видел в свою прекрасную стереотрубу, они передвигали батареи с места на место, пехоту тоже, смотря по надобности, теперь же орудий, хоть и не тяжелых, было на фронте гораздо больше, и часто четыре-пять батарей сразу отвечали на его огонь. Лихунов знал, что немцы уже заняли Варшаву и кольцо вокруг Новогеоргиевска сомкнулось. Знал он также и о том, что войска принца Леопольда Баварского взяли на Южном фронте Пальмирские высоты, откуда можно обстреливать новогеоргиевскую цитадель. Все ближе и ближе подкрадывались немцы к передовым позициям русских, и не знал Лихунов, что генерал Безелер – «покоритель крепостей», дождавшись того, что германские солдаты уже достаточно сильно укрепились перед окопами русских, уже снимает с огромных платформ сорокадвух- и тридцатисантиметровые гаубицы – всего пятнадцать тяжелых орудий, которых так боялись русские. Нужные для быстрого успеха силу и отвагу генерал Безелер мог ожидать от своей пехоты только тогда, когда ей проложит путь тяжелая артиллерия.
Но Лихунов еще не знал об этом, как не знали о подвозе страшных гаубиц, стреляющих «чемоданами», пехотинцы, с которыми ему приходилось встречаться. Эти простые люди, чьи души были малопонятны Лихунову, откровенно признавались «чужому» офицеру в том, что сидят в окопе по одной лишь присяге царю и отечеству, часто стреляя куда-то просто «в молоко» или «в солнышко», потому что не стрелять – нельзя. Ни до чего им дела нет, ни до себя, ни до немцев, ни до причин, вовлекших их в это бесполезное, злое дело, ни до мира вообще. Они, эти простые, не обремененные и прежде великим разумом люди, теперь и вовсе разучились думать и производили все свои действия почти машинально, потому что пусти они в ход свой рассудок, как тут же явилась бы крамольная мысль о том, что воюют они совсем зазря, и убивают тоже зазря, и умирают тоже напрасно, и что можно не убивать и не умирать, а быть сейчас подле своих родных в деревне или в городе, делать нужное себе и другим дело, есть щи и пить водку, спать с женой и просыпаться для мирного дела разбуженными звонким петушиным криком, а не скрежещущим воем снарядов.
Пехотинцы жаловались Лихунову, что герман стреляет по ним разрывными пулями, теми пулями, что вставлены в гильзу тупой стороной вперед, с поврежденными оболочками. Рассказывали, что раны, такими пулями наносимые, вырывают огромные куски из человеческих тел. Кровь, льющуюся из таких ран, остановить почти нельзя, и даже попадание в место неопасное часто приводит к смерти. Заживают эти раны плохо, долго заживают, оставляя страшные рубцы и шрамы. Лихунов вначале рассказам этим верить не хотел, полагая, что немцы договора о запрещении пуль разрывных нарушить не посмеют, но потом увидел и раны эти, и пачки патронов с разрывными и попорченными пулями, что были найдены в подсумках убитых немцев. Долго смотрел он на страшные патроны, потом заявил решительно и твердо окружившим его пехотинцам:
– И вы переворачивайте пули, клещами скусывайте часть оболочек! Чего на них смотреть?
Но пехотинцы смущенно переминались с ноги на ногу, потом за всех ответил пожилой, красивый унтер с медалью «За храбрость» на линялой гимнастерке:
– Так ить люди… негоже…
Лихунов заорал на солдат:
