Олеся Велецкая - Черное и черное

Наконец, Кристина не выдержала:

— Ты голодна?

— Да, немного — честно и точно ответила Эрта.

— Когда ты ела в последний раз?

— Достаточно недавно, чтобы не проголодаться. Мне не нужно много еды.

— Вот как, — понимающе отвечала Кристина, — бережешь фигуру?

— Да, — сказала Эрта, подумав, что всегда держала свое тело в прекрасной боевой форме, которую ей никак нельзя было потерять ни на атом.

Этот коротенький диалог, проложил Эрте дорогу к сердцу Кристины. Женщина тепло улыбнулась ей и сказала:

— Я тоже стараюсь следить за собой. Годы берут свое, но берут только у женщин, мужчины остаются молодыми. Приходится всеми силами всю жизнь пытаться удержать свою уходящую молодость, чтобы остановить для них свое время, и не дать ему раздавить тебя в лепешку. Но, нельзя же морить себя голодом. Не думаю, что ты нормально ела последние два дня. Пойдем в мою комнату. Я прикажу принести тебе еды туда, если ты стесняешься, есть при людях.

Эрта изобразила смущение и искренне поблагодарила Кристину:

— Спасибо, Криста. Ты меня очень выручила.

— Не стоит. Мы же женщины и можем понять наши женские проблемы.

Накормив Эрту, Кристина полезла в свои сундуки с одеждой, пытаясь выбрать что-нибудь Эрте. Прикладывая к груди девушки то одно, то другое, она периодически грустно вздыхала и качала головой. У нее был великолепный вкус и она чувствовала что ни то, ни другое Эрте не подходит.

— Криста, как ты понимаешь, что именно мне нужно? Эта одежда такая пестрая, как можно решить, что именно пойдет тебе, если в одежде сочетание стольких цветов?

Кристина рассмеялась:

— Цвет это как музыка, — начала она, — ты любишь музыку?

— Да, — ответила Эрта, музыку она любила. В Живом Содружестве была разная музыка, но в большинстве своем эта музыка была совершенной. Когда вокруг львиная доля живых эмпаты, чувствующие гармонию собственным телом, музыка не могла быть другой. Но, эмпатия Эрты рассчитана на музыку или изобразительное искусство не была. Однако, Эрте нравилась музыка. Она не оставляла ее душу равнодушной.

— Ну, тогда ты сможешь меня понять, — продолжала Криста, — цвет, он тоже звучит, как нота. И ты всегда слышишь, в каком сочетании эта нота звучит фальшиво. Музыкой цвета можно писать целые оперы.

— Я понимаю, — ответила Эрта, действительно понимая, что имеет ввиду Кристина. И, продолжая следить за ее действиями, загоралась любопытством, какая же музыка цвета, по мнению композитора Кристы, будет музыкой Эрты.

Некоторое время они молчали. Кристину мучило любопытство. И она снова не выдержала:

— Вы с Ульрихом долго прощались, — острожно сказала она.

Это не было вопросом, но Эрте показалось, что на этот раз проигнорировать невысказанный вопрос Кристы будет фальшивой нотой в музыке их новых отношений. И она сказала:

— Мы многое пережили вместе.

Кристину этот ответ устроил. Но, она все же спросила:

— Вы… между вами любовь?

— Не думаю, — честно ответила Эрта, — думаю, мы просто друзья, только очень близкие. Он много для меня сделал.

— Ты с ним из благодарности за это?

— Нет. Я с ним, потому что я этого хочу.

— Но, ты же знаешь, что он никогда не женится на тебе?

— Теперь знаю. Это должно что-то менять?

Кристина вздохнула:

— Ульрих сказал нам, что ты из очень непосредственной страны. Где другие, более свободные нравы, чем у нас. Где женщины могут быть телохранителями других женщин, что я могу как раз понять, не очень прилично для женщины, когда рядом с ней постоянно находится телохранитель-мужчина. Но все же, другого варианта не вижу. С одной стороны, это наше правило вредит репутации женщины, которую иногда приходиться тщательно охранять. С другой стороны, оно спасает репутацию тех женщин, которым пришлось бы быть телохранителями. Тебя не волнует твоя репутация. Но, как же дети? Если, вдруг, у вас будут дети? Ты считаешь себя вправе решать вопрос их репутации за них?

Эрта ответила:

— У нас другие понятия о репутации. Наши понятия о ней скорее близки к понятию честь, не столько личностная сколько общечеловеческая. Все, что естественно и не нарушает прав других людей, не причиняет им вреда, не может повредить личной репутации в моем мире.

— А как же дети? Их права свободные отношения, не узаконенные церковью нарушают.

— Я не думала о детях в таких отношениях, — грустно и растеряно ответила ей Эрта, — но, если я не захочу, у меня не будет детей. У женщин нашей страны есть такая особенность организма.

— Ты не хотела бы ребенка от Ульриха?

Эрта задумалась, пытаясь решить, хотела бы она этого или нет. И пришла к выводу, что да:

— Думаю, хотела бы.

— И если он у тебя будет, ты покинешь Ульриха и вернешься в свою страну?

— Я не могу вернуться в свою страну.

— Почему?

— Потому что, ее возможно уже больше нет. Когда я ее покидала, там шла война. На полное уничтожение. И люди нашей страны терпели поражение за поражением. Когда я покинула ее, от моей страны оставался только крошечный кусочек земли, и у меня нет уверенности, что мы смогли его защитить.

Кристина тяжело вздохнула:

— Вот как. В мою страну тоже пришли враги. Моей семьи уже давно нет в живых. Вся моя семья — это Марк. Конечно, Марк — это все, что мне было нужно в этой жизни. Но, все же моя семья была не полной, пока у нас не родилась Мина. Я долго не могла забеременеть. И боялась, что уже никогда не смогу. Я очень хотела семью, настоящую. И с рождением Мины я получила ее. Она поздний ребенок, поэтому несколько избалованный. Но, она — та, недостающая частичка нашего с Марком семейного счастья. Часть Марка, созданная им для меня. Часть нашей любви. Ее итог. И это было для меня такой ценностью, что я всегда хотела для нее только самого лучшего. Но, если вы не любите друг друга… возможно, ребенок будет для тебя не такой уж большой ценностью, чтобы подарить ему все самое лучшее, в том числе и незапятнанную репутацию.

— У нас родители не могут запятнать репутацию детей, как и дети не могут запятнать репутацию родителей.

— У нас могут, — жестко сказал Кристина.

— Я это учту, — серьезно ответила Эрта.

— Ульрих — очень странный человек, — продолжала Кристина — он очень хороший человек, но я долгое время думала, что не нравлюсь ему. Мне почему-то казалось, что он не любит меня, потому что я заменила его отцу его мать. Но, я не пыталась ее заменить. Я просто полюбила Марка. Он очень теплый, надежный и понятный. Ульрих не такой. Наверное, он пошел в мать, которую я не знала. Но, потом я поняла, что он не любит не только меня. Он вообще никого по-настоящему не любит кроме своего отца и Грома. Он очень холодный и неживой, и очень непонятный. Он как будто живет по своим собственным законам, понятным только ему одному. И его не волнует, что думают по этому поводу окружающие. И, тем не менее, он никогда не конфликтовал с окружающим миром. Полностью, но как-то обособлено вписываясь в него. И он всегда был серого цвета. А сегодня его внутренний цвет изменился. И мне показалось… что вы… что у вас любовь. И мне стало любопытно. Извини, если я лезу не в свое дело.