Луи Буссенар - Капитан Сорвиголова
Сорвиголова нырнул в темноту и опрометью помчался в сторону. Когда он миновал передвижную кузницу, кузнец прервал свою работу, уронил болванку раскаленного железа и, загородив Жану дорогу, замахнулся на него молотом. Но Сорвиголова, отскочив в сторону, удачно избежал удара, который размозжил бы ему череп, и ловко дал кузнецу подножку. Тот растянулся ничком, осыпая его отборной бранью.
Суматоха тем временем росла и ширилась:
– Тревога!.. Тревога!.. К оружию!..
Англичане, словно рой растревоженных пчел, выбегали из палаток, вокруг их становилось все больше. При этом никто не понимал, по какому поводу звучат призывы к оружию.
И вдруг один из них, то ли не очнувшись от сна, то ли под влиянием паров виски, заорал во всю глотку:
– Буры!..
– Буры!.. Буры!.. – тут же подхватил Сорвиголова, как вор, который громче всех кричит: «Держи вора!»
На какое-то время эта уловка помогла – и главным образом потому, что охваченные паникой солдаты, не узнавая своих при неверном свете костров, принялись палить в воздух и друг в друга.
Паника становилась невообразимой. Вопли, беготня, выстрелы, чьи-то стоны… Никто никого не слушал, никто ничего не понимал, но число жертв ночной перестрелки своих со своими стремительно росло.
Однако это не могло продолжаться бесконечно. Вскоре остался всего один беглец, которого преследовало множество солдат.
Завязалась безумная игра в прятки среди палаток, мимо которых задыхающийся Сорвиголова молниеносно проносился, с ловкостью акробата перепрыгивая через веревочные растяжки.
Внезапно перед ним возникла, загородив дорогу, большая конусообразная палатка. Сорвиголова обежал ее по кругу, обнаружил выход и, положившись на свою счастливую звезду, юркнул внутрь.
В палатке на складном походном столике мерцал ночник, слабо освещая помещение. На том же столике виднелись пустые бутылки из-под шампанского и ликеров. Рядом, на бамбуковом шесте, поддерживавшем брезентовый свод палатки, висело оружие – армейский револьвер и кавалерийская офицерская сабля. На раскладной койке неподалеку от столика раскатисто храпел какой-то джентльмен, до подбородка укрытый одеялом цвета хаки.
Судя по его полной неподвижности и оглушительному храпу, несложно было догадаться, что он основательно отдал должное содержимому бутылок. Должно быть поэтому и суматоха, поднявшаяся в лагере, так и не смогла его разбудить.
На фоне брезентового полога отчетливо вырисовывалось лицо спящего, и Сорвиголова мгновенно узнал эти жесткие складки на щеках, крючковатый нос, надменно выдвинутый вперед подбородок и сухие, плотно сжатые губы.
– Майор Колвилл! – невольно вырвалось у него. Офицер, чей сон не потревожила даже стрельба в лагере, при звуках своего имени, произнесенного вполголоса, мгновенно проснулся.
Он зевнул, потянулся и вдруг забормотал, как человек, все еще пребывающий во власти сновидения:
– Сорвиголова?.. Ты здесь? Наконец-то я прикончу тебя, негодяй!..
Он потянулся к оружию, но Жан с молниеносной быстротой успел перехватить правой рукой ствол револьвера, а левой туго стянул и закрутил ворот рубахи на шее майора. Полотно затрещало, майор заворочался, стараясь вырваться или позвать на помощь, но вместо крика из его уст слетел лишь глухой хрип.
– Молчать! – прошептал Сорвиголова. – Молчать! Или я немедленно всажу вам пулю в лоб!
Однако англичанин, вскормленный ростбифом и искушенный во всех видах спорта, оказался настоящим атлетом. Он энергично и отчаянно отбивался; еще мгновение – и он вырвется из рук юноши, завопит, поднимет тревогу.
Жану, разумеется, не составило бы труда всадить в него пулю, но на выстрел сбегутся солдаты. Поэтому, решив угомонить майора без лишнего шума, Сорвиголова нанес ему увесистый удар по голове рукоятью револьвера.
Хрустнула кость, Колвилл тяжко охнул, обмяк и затих.
Не теряя ни секунды, Жан всунул майору в рот кляп из полотняной салфетки и затянул ее надежным узлом на затылке. Затем носовым платком скрутил ему руки за спиной, а ремнем от уздечки стянул щиколотки.
Едва он успел покончить с этим, как послышались тяжелые шаги и бряцание шпор: кто-то приближался к палатке.
Сорвиголова мигом задул ночник, стащил связанного джентльмена на пол, затолкал его под кровать, улегся на его место и, натянув одеяло до макушки, принялся храпеть.
Кто-то осторожно вошел.
– Это я, сэр, ваш ординарец Билли…
– Пшел к черту!.. – сипло прорычал из-под одеяла Сорвиголова.
– В лагере тревога, ваша милость…
Сорвиголова, пошарив в темноте на полу, нащупал сапог и со всего размаха запустил им в ординарца.
Отношение английских офицеров к ординарцам и денщикам далеко не всегда отличается благодушием. Эти джентльмены любят давать волю рукам, а порой и ногам. Сапог угодил Билли прямо в физиономию; он вскрикнул и выскочил из палатки, прижимая ладонь к щеке, ободранной острием шпоры.
До слуха Жана донеслись его причитания:
– Господи праведный! Кровь! Его милость, видно, выпили сегодня лишнего, вот рука-то у них и отяжелела. Лучше бы мне и вовсе сюда не соваться! Уберусь-ка я подобру-поздорову…
«Да и мне тоже не помешало бы», – подумал Сорвиголова.
Пришлось, однако, набраться терпения. Между тем шум в лагере постепенно начал стихать. Не найдя никакой серьезной причины для тревоги, офицеры приписали ее проделкам какого-нибудь пьянчуги, к счастью для себя, оставшегося неузнанным. Ночная жизнь лагеря вошла в обычную колею. Тревогой больше, тревогой меньше – только и всего.
Сорвиголова тем временем сгорал от нетерпения. Прошло уже больше часа с тех пор, как он занял место майора. Давно миновала полночь. Надо было немедленно выбираться из расположения английских войск, иначе начнет светать, и тогда его положение окончательно станет безнадежным.
«Выбираться? Но как? – размышлял Жан. – Верхом? К коновязям больше не подобраться. Значит, пешком. Времени будет потеряно немало, но остается хоть тень надежды на успех…»
Он уже готов был покинуть палатку, когда до него донеслось едва слышное дыхание майора. Жан выругался сквозь зубы.
Поль Поттер на его месте без колебаний перерезал бы горло заклятому врагу буров. Сорвиголова же удовлетворился тем, что оставил его если и не в безнадежном, то, по крайней мере, в смехотворном и постыдном положении.
Жан бесшумно сбросил одеяло, поднялся и, двигаясь ощупью в полной темноте, без труда добрался до выхода из палатки и выскользнул наружу.
Но не успел он сделать и двух шагов, как споткнулся о какую-то темную массу. В то же мгновение лежавший перед палаткой на конской попоне человек вскочил и заорал во всю глотку:
