Мор Йокаи - Когда мы состаримся
Щёки Лоранда запылали, как тучи на закатном небе.
— Ты сумку эту подымал? — продолжал я.
— Ни слова больше! — вскричал он, до боли сжимая мою руку. — Никогда больше не увидит меня эта женщина!
И поник с мучительными рыданиями на стол.
О, какая тяжесть спала с моей души при виде этих очистительных слёз!
— Ты победил! — сказал Лоранд, подняв омоченное слезами лицо; подошёл ко мне, обнял, поцеловал. — Ну, говори, что делать дальше?
Но я ни слова не мог вымолвить, сердце у меня сжалось от боли и радости. Нет, не по моим детским силам был этот труд. Человеческая судьба не вверяется обычно в столь слабые руки.
— Брат! Дорогой брат!
И я умолк, чувствуя себя, наверно, как он, когда спас меня, вытащив, точно сеть, из дунайских волн.
— Ты ведь не допустишь, чтобы про меня распространяли эту клевету, — сказал он чуть слышно.
— Ни за что!
— И не позволишь чернить меня перед маменькой.
— Я тебя защищу. Ну видишь, кто кого оберёг? Но тебя ещё и за другое разыскивают; тут ты уж обязан бежать. И время дорого. Поторопись! Нельзя терять ни минуты.
— Но куда бежать? Не могу же я на материнский дом новое несчастье навлечь.
— Я уже придумал кое-что. Есть у нас один часто поминаемый родственник. Он далеко отсюда живёт, в глубине страны. Никто тебя там не будет искать, тем более что у нас не любят его. Дядюшка Топанди.
— Безбожник этот? — воскликнул Лоранд, добавив с горечью: — Хорошая идея. Сейчас мне самое место в доме атеиста, который в вечной распре со всем миром и самим небом живёт.
— Там ты можешь надёжно укрыться.
— Надёжно и безвозвратно.
— Не говори так! Минует же когда-нибудь опасность ареста.
— Слушай, Деже, — сказал Лоранд без всякого выражения. — Я принимаю твой совет, уезжаю без оглядки, закапываюсь там. Но с одним условием. Или ты его принимаешь — или я иду и объявлюсь в первой же попавшейся казарме.
— С каким?
— Не говорить ни матери, ни бабушке, где я.
— Никогда? — спросил я с испугом.
— Нет! В ближайшие десять лет, считая с этого дня.
— Но почему?
— Не спрашивай. Дай только обещание выполнить мою просьбу! А не выполнишь — большое-пребольшое горе навлечёшь и на маменьку, и на всю семью.
— Но если обстоятельства изменятся?
— Я сказал уже: не изменятся до истечения этих десяти лет. И пусть хоть все кругом злорадствуют, молчи. И меня не трогай, и маменьке моего убежища не открывай. У меня веские причины есть требовать этого; какие — не могу сказать.
— Но если они будут требовать? Со слезами умолять?
— Скажи, что у меня всё хорошо, я прекрасно устроился. Имя я приму другое, Балинт Татраи. И Топанди меня под этим именем будет знать. Наймусь к нему управляющим или работником, кем возьмёт, и буду тебе писать каждый месяц. А ты — передавай домашним, что узнаешь, они ещё больше полюбят тебя за это. Вдвойне.
Я заколебался. Нелёгкое обещание.
— Не сделаешь этого — значит, не любишь.
Я бросился ему в объятья, пообещав хранить тайну. Десять лет ни бабушке, ни маменьке не скажу, куда девался любимейший их сын.
Какой долгий срок! Доживут ли они?..
— Даёшь честное слово? — спросил Лоранд, глядя на меня в упор — Честью клянёшься, той самой, которую ты так гордо поминал? Ты ведь один теперь чистоту нашего имени блюдёшь. Клянёшься не запятнать его, не выдать тайны ни маменьке, ни бабушке?
— Честью клянусь.
Он пожал мне руку. Честь — это для него очень много значило!
— А теперь быстрее! Фиакр ждёт.
— Фиакр? На нём далеко не уедешь. Да и зачем мне? Дойду на своих двоих, куда пожелаю: служат исправно и денег не просят.
Я достал вышитый ещё маменькой кошелёчек и хотел незаметно всунуть Лоранду в боковой карман.
— Что это? — перехватил он мою руку.
— Немного денег. Я думал, понадобятся тебе в дороге.
— Откуда у тебя деньги? — удивился он.
— Ты же сам дал, помнишь: сорок форинтов лист. Когда те бумаги переписывали.
— И ты отложил?
Лоранд открыл кошелёк и засмеялся: там было форинтов двадцать.
Смех его приободрил меня несказанно — и я сам засмеялся неизвестно чему. Так мы стояли рядом и смеялись до слёз. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, улыбаюсь растроганно при одном воспоминании.
— Ну, теперь я миллионер.
И Лоранд беззаботно опустил в карман мой кошелёк. А я ног под собой не чуял от радости, что он принял мою лепту.
— Теперь хоть на край света — со спокойной душой, не как эти побирушки, «arme Reisende».
Мы вышли обратно в тёмный, тесный двор. При нашем появлении в низенькой двери Мартон с Моцли только рты разинули, не в силах догадаться, что меж нами произошло, хотя и подглядывали в окно.
— Здесь я, баринок. Куда прикажете? — коснувшись шляпы, подал голос Моцли.
— Поезжай, куда тебе велено, — ответил Лоранд. — Вези того, за кем послан, к той, которая тебя послала. А мне в другую сторону.
Мартон при этих словах пребольно ущипнул меня за руку; я чуть не вскрикнул. Такая у него была манера выражать одобрение.
— Слушаюсь, баринок, — сказал Моцли и без дальних слов вскарабкался на облучок.
— Постой! — крикнул Лоранд, доставая кошелёк. — Вот, чтобы не говорили, будто по своим делам разъезжаю за чужой счёт.
— Чего, чего? — буркнул Моцли грубовато. — Это мне? Что я, не мадьяр — за провоз беглого студента брать? Такого ещё не бывало. Адью!
И, подхлестнув лошадей, выкатился со двора.
— Во, молодчина! — проводил его Мартон одобрительным смехом. — Узнаю нашего Моцли. Парень что надо! Без него ни за что бы вас не нашли. Как же вы, однако? Куда теперь? — спросил он Лоранда.
Брат знал старого шутника-подмастерья, не раз слушал его заковыристые истории, заходя ко мне.
— Пока вот из Пожони убраться надо, старина.
— Да, но по какой дороге? Я думаю, по мосту да через деревню лучше всего.
— Там народ ходит. Ещё узнают.
— Ну так вниз по берегу, до маломлигетской переправы, там за два гроша перевезут. Мелочь-то есть с собой? Пешему всегда надо иметь, медяками платить во избежание подозрений. Эх, знать бы заранее, свой цеховой билет дал бы вам на время. За пекарного подмастерья сошли бы.
— Ничего, сойду за легата.[110]
— И то.
Мы дошли до конца улицы. Лоранд стал было прощаться.
— Но-но, — сказал Мартон. — До заставы проводим вас… До тракта. Пока в безопасности не будете. А знаете что? Вы вперёд идите вдвоём, а я малость поотстану. Притворюсь, что немного под хмельком. Патрули тут бывают… Песню возьму затяну и на себя внимание отвлеку. Повздорю даже с ними, если потребуется. А вы улизнёте, пока меня в каталажку поведут. Вот вам, господин Лоранд, палка моя в дорогу, держите. Хорошая палка! Всю Германию с ней обошёл. Ну, с богом!
