Кирилл Кириллов - Афанасий Никитин. Время сильных людей

Мигель завел коня в какой-то особенно узкий и темный проход. Они оказались в тупике. Афанасий примерился к жилистой шее португальца. Случись что, он станет первым убитым в этой сече.

Мигель отпустил стремя, подошел к глухой на вид деревянной стене и постучал несколько раз хитрым стуком. Дерево заскрипело, и в стене образовался проход, который заслонял собой голый по пояс, лоснящийся от пота детина с плечами шире, чем у Афанасия. Он подозрительно оглядел пришельцев из-под тяжелого лба и не посторонился. Мигель заговорил так быстро, что русич мог разобрать только отдельные слова. Детина же прекрасно понял и посторонился. Португалец намотал поводья на одному ему видный колышек и исчез в проеме двери. Афанасию ничего не оставалось, как проследовать за ним. Он спустился по трем глиняным ступенькам и оказался в большом зале без окон, освещенном коптящими масляными плошками.

Посреди стоял длинный узкий стол, за которым с десяток мужчин через сита с разными отверстиями просеивали обрывки каких-то размочаленных в труху листьев. А потом специальными молоточками прессовали ее в пластинки длиной и шириной в ладонь.

Афанасий поймал за плечо Мигеля, смело двинувшегося мимо стола в дальний конец зала.

— Это чего это? — только и нашелся спросить он.

— Товар, — коротко ответил португалец, легко стряхнув с плеча могучую лапу кузнецкого сына.

— Эта вот травка? Чай что ли?

— Гашиш, — уже суровей ответил португалец.

Сейчас он напоминал гончую, взявшую след и не отвлекающуюся на посторонние звуки. Афанасий снова схватил португальца за плечо, с удивлением почувствовав под его одеждой небольшие, но крепкие как железо мышцы.

— Зачем это нам?

Мигель обернулся и уставился на него как на дитя малое, неразумное.

— Здесь купим, там продадим. Навар получим.

— Да кому он нужен-то? Конопля на каждом шагу вон растет. Собирай, высушивай и…

— Э… в иных местах тот гашиш втрое-вчетверо дороже, чем тут, сбыть можно. А на те деньги купить специй или жемчуга да обратно с ним вернуться. Сбыть на севере втридорога. Да отпусти ворот, порвешь.

Афанасий опомнился, разжал пальцы. Мигель стремительно провернулся внутри одежды и устремился в темный угол. Тверичу ничего не оставалось, как пойти следом.

В дальнем закутке за парчовой ширмой стоял еще один стол. Маленький. Он был завален свитками и дощечками с расчетами и картами. За столом сидели двое. Один высокий, с костистым остроскулым лицом, кое от виска до подбородка пересекал глубокий сабельный шрам. Другой пухлый, низкий, почти карлик. Кривизну его ног не могли скрыть даже широченные шаровары алого шелка. Голова к голове они что-то чиркали заточенными палочками по свиткам и беззвучно шевелили губами.

Португалец махнул рукой Афанасию — молчи, мол, и шагнул к столу. Опять заговорил так быстро, что купец мог разобрать только отдельные слова. Значения некоторых были ему знакомы, о других догадывался, но никак не мог связать их в осмысленные фразы. В устах Мигеля они имели иной, нежели он привык, смысл. Так на своем языке разговаривают тати, чтоб их не понимали темничные надзиратели. Но те, к кому Мигель обращался, его вполне понимали.

Португалец закончил свою речь. Высокий утвердительно прикрыл веки. Коротышка же поднялся из-за стола и прошелся вокруг путников странной походкой вразвалочку, будто шел не по твердому полу, а по уходящей из-под ног палубе корабля. При этом он все время поддергивал свои шаровары. Афанасий заметил, что обут коротышка в сафьяновые туфли с далеко выдающимися и загнутыми кверху носами. Кавалерийские? Значит, он еще ниже, а складки штанов, волочащиеся по земле, скрывают каблуки. С высоты саженного роста легко говорить, что рост не главное, а если до сажени тебе половины ее не хватает… Он и в лихие люди пошел, наверное, потому, что в детстве его другие ребята совсем затуркали.

Низкорослый внимательно оглядел путников, особое внимание уделив мешку Афанасия, и вернулся на место. Крикнул кому-то в темноту, чтоб несли. Из угла, коего не достигал неверный свет плошек, вышел ранее не замеченный ими человек. Длинной ногой он зацепил под столом маленькую скамейку, выдвинул ее и стал выкладывать на нее плитки прессованной зеленоватой травы. Вершков примерно пятнадцать на пятнадцать каждая.

— Смотри, какой кайф! — пробормотал португалец, толкая Афанасия локтем в бок.

— Кайф?[44]

— Арабы зовут его так, а здесь как-то по-другому, но не суть. Смотри, какой замечательный, — глаза португальца заблестели в темноте, как у кошки.

— Да откуда ты видишь? Темно же! — удивился купец.

— Гляди, какие пластины большие! Такие только из очень смолистой конопли изготовить можно, другая развалится. А если крошиться начнет, значит, плохой товар или хранили неправильно, а если…

— Мне-то оно знать к чему? — пожал плечами Афанасий.

— Как к чему? Ты же торговец, свой товар должен знать, — ответил Мигель.

— Вон они уже ждут чего-то, — пробормотал Афанасий, толкая Мигеля под локоть.

Тот, что выкладывал товар, навис над ним, растопырив тонкие, как паучьи лапы, руки. Сидевшие за столом тоже уставились на путников черными блестящим глазами.

— Ясно, чего ждут. Расплачиваться пора, — сказал португалец и потянул на себя мешок Афанасия.

Тот с трудом разжал пальцы, уступая новоявленному подельнику мешок, с которым уже почти сроднился за время путешествия. К тому же ему совсем не улыбалось давать этим людям возможность оценить размеры богатства.

Мигель же не обременял себя смутными мыслями. Он развязал горловину мешка и глубоко, глубже, чем по локоть, погрузил туда руку. Долго звенел там безделушками, выбирая. Каждый перезвон отдавался зудом в нервах тверского купца.

Наконец Мигель выложил на краешек стола литой браслет, усыпанный мелкими изумрудами, две нитки речного жемчуга и золотую пузатую коробочку, в которой можно было хранить… «Да тот же кайф», — отчего-то подумалось Афанасию.

Обозрев предложенное, сидевшие за столом покачали головами, а похожий на паука мужчина положил руки на плитки. Его длинные пальцы с крупными костяшками неприятно зашевелились, словно лаская товар.

Мигель опять погрузил руку в мешок и стал там рыться. Наконец, когда терпение Афанасия было на пределе, да и другие торговцы заерзали на стульях, он извлек оттуда небольшой серебряный перстень с тусклым камнем и прибавил к кучке.

Коротышка вскочил, опрокинув стул, и затараторил что-то, брызгая слюной и потрясая огромным кулаком. От возмущения он перешел на нормальный язык. Правда, содержательнее речь его не стала. Если опустить ругательства и богохульства, то смысл его высказывания сводился к следующему: «Маловато будет».