Кирилл Кириллов - Афанасий Никитин. Время сильных людей

— Собираюсь я тут товаром загрузиться, деньжата есть, да в Чапакчур двинуть. Поторговать. А там как получится, может, и вглубь, вдоль моря Индийского. Товар продам, коня продам, на вырученное что-нибудь для наших земель стоящее куплю, да и обратно. Ты тоже подзаработать можешь.

— К морю Индийскому? — пожевал губами португалец, будто пробуя название на вкус. — Что ж, может, так и лучше. Спасибо за предложение. Пойду с тобой. Только объяснишь мне по дороге, какой товар брать надо. Сколько чего стоит. Торговаться научи да про уловки купеческие расскажи. Я-то больше по военному делу. — Он снова улыбнулся, на этот раз широко и открыто.

— Так даже лучше, — обрадовался Афанасий. — Мой товар переторговывать не будешь.

Португалец улыбнулся, показав крупные зубы с хищно выдающимися резцами, оценил шутку.

— А надумают отнять, вдвоем отбиться-то проще, — заметил Афанасий.

— Ну и чего мы тогда сидим? — вскочил на ноги португалец. — Пошли скорее. Надо дотемна на базар успеть, пока не закрылся. Присмотреть товар, оружие да одежду в дорогу, ну, и в порт. Разузнать у капитанов, какие корабли с рассветом отходят.

Он взмахнул драными рукавами и, как растрепанная птица, помчался к выходу, совершенно не заботясь о плате за выпитое и съеденное. Афанасий тоже встал на затекшие ноги, улыбаясь португальцу вслед. Впервые после смерти Михаила он не чувствовал себя одиноким и всеми покинутым. Да и воин обученный в спутниках никогда лишним не будет. Такой десяток мужиков сиволапых с вилами разгонит вмиг. А разбойнички-то придорожные, они того… Редко из благородных бывают. Все больше из крестьян да ремесленников разорившихся, от тяжелой жизни в леса ушедших.

Кинув хозяину монетку, Афанасий пошел на выход, закинув за плечо мешок с шахскими сокровищами.

Португалец уже суетился у коновязи, поправляя подпругу, ослабляя уздечку и расчесывая пятерней гриву скакуна. Было видно, что коней он любит и умеет с ними обращаться. Понимал это и конь, благодарно фыркая и пытаясь положить изящную голову на плечо Мигелю так настойчиво, что сердце Афанасия даже кольнула иголочка ревности.

Грубовато оттолкнув португальца, он взобрался в седло. Приторочил к седлу мешок и ударил коня пятками по бокам, разворачивая в знакомую уже кишку улицы. Конь недовольно всхрапнул, но послушался. Мигель накинул капюшон, уцепился за стремя и пошел рядом, делая широченные шаги. Афанасий, глядя сверху вниз, подумал было настегнуть скакуна, чтоб заставить нового друга пробежаться, но устыдился. Перекрестившись, одними губами попросил у Бога прощения за греховные мысли.

— Поосторожнее с этим надо быть, — подал голос португалец.

— С чем это? — не понял Афанасий.

— Со знамением крестным.

— Это с чего бы?

— Тут места злые насчет веры. Османское влияние все сильнее, а они наши походы крестовые хорошо запомнили да зло затаили, — пояснил Мигель.

— То ваше зло было. Не наше, — ответил Афанасий. — Если разобраться, Русь от ваших крестовых походов тоже пострадала. Кто, как не Григорий Девятый, призывал к походу на Новгород? Кто Изборск и Тесов жег? Не крестоносцы?

— То дело прошлое, двести лет минуло, — ответил португалец. — А местные не станут разбираться, как ты крестишься — справа налево или слева направо. Поднимут на копья или закидают камнями.

— Прям так и закидают? — удивился Афанасий.

— Ну, в Баке вряд ли. Тут народ из разных земель бывает, попривыкли. А вот когда до Мазандерана[43] доберемся, там лучше поостеречься. А то и вообще мусульманином прикинуться.

— Чтоб я иную веру принял?! От православия отрекся?! — вскипел Афанасий. — Да ты в своем ли уме?!

— Не надо другую веру принимать, — Мигель понизил голос, чтоб не привлекать внимание прохожих, которые и так уже начали оглядываться. — Просто не крестись при всех. Ну, а как время придет, встань коленопреклоненно да поклонись в сторону Мекки. Да читай про себя хоть псалмы, хоть детские сказки. Грех невелик, простится, а жизнь сохранишь.

Афанасий почесал в затылке. Вот оно, значит, как оборачивается? Слыхивал он о том, что в землях далеких за иную веру казнят. Ему, выросшему в торговом городе, где ко всем верам относились терпимо — молись кому и как хочешь, только другим не мешай, — это казалось дикостью. А теперь вот эта дикость широко распахивала ему навстречу свои объятия.

До базара они добрались, когда солнце уже спрятало добрую половину своего диска за ближайшие горы. Многие лавки были закрыты. Торговцы скатывали товар в тюки и оттаскивали в большие глинобитные строения с крепкими стенами и тяжелыми дверьми, подальше от лихих людей, а то устраивались спать прямо за прилавками. Некоторые лавки были еще открыты, и торговцы вяло, для порядка, расхваливали свой товар: ковры, перья, бусы и ножи из дешевого железа.

Не обращая на них внимания, португалец повел коня дальше, в глубь базара. Афанасия неприятно поразила его мягкая настойчивость. Вроде у стремени человек идет, вроде как бы и слуга, а вот ведь ведет и направляет в какие-то глубинные места базара, кои простому покупателю обычно не очень и видны.

Знал купец за собой такую слабость — легко подпадать под чужое влияние. Шел, бывало, как овца на бойню, когда рядом был сильный вожак, да вот хоть тот же Михаил или португалец этот. Оттого и предпочитал ходить один.

Вскоре они оказались на небольшой площади, окруженной глухими задними стенами. В углу горел костер, над ним стоял мангал. На тонких шампурах жарились, истекая соком, куски мяса, распространяя чудесные ароматы. Правда, собачьи шкуры и головы с оскаленными в предсмертном вое пастями немного портили разыгравшийся было аппетит.

Вдоль стен на корточках сидели люди, в их черных, без радужки глазах плясало пламя костра. Они были напряжены, как пружина, готовые в любой момент распрямиться и броситься то ли наутек, то ли с ножом к горлу.

Афанасий украдкой проверил, легко ли выходит из его ножен кинжал. Португалец же не обратил на них никакого внимания и смело шел все дальше и дальше в темные закоулки. Наверное, он был не в себе гораздо больше, чем показалось сначала.

Изнанка рынка разительно отличалась от его фасада. Стены без окон, натянутые пологи, на которые стоящие внутри светильники отбрасывали изломанные тени. Иногда оттуда слышалось какое-то копошение и позвякивание, иногда протаскивали что-то тяжелое, а порой слышались глухие ритмичные стоны. Если б Афанасия спросили раньше, может ли он отличить голос любви от предсмертного хрипа, он бы с уверенностью ответил: да. Но не теперь. И над всем этим витали запахи сгнившей еды, застарелого пота и чего-то сладковатого.