Анна Малышева - Посланница судьбы

«Вот дуралей! Простофиля! – Луиза последними словами отчитывала провинившегося приказчика. – Тоже Цицерон выискался! Надо было просто подговорить верных людей, напоить их да пойти громить поляков!» Так приказчик в следующий раз и поступил. На деньги француженки Самохвалов напоил трех своих товарищей. Их громкие пьяные речи о «мерзавцах-поляках» были дружно подхвачены завсегдатаями трактира, уже довольно сильно подкуражившими. Известно, что в пьяную голову любая идея проникает легче… Кто-то вспомнил, что неподалеку находятся две польские лавочки: парфюмерная и «стеклянная». «Так чего же мы сидим, братцы?! – не своим голосом вскричал Самохвалов. – Громить этих кровопийц! Немедля! Без всякой пощады!» «Братцы» взвыли…

Ворвавшись в обе лавки одновременно, пьяная толпа учинила настоящий погром, превратив весь товар на полках в груды стекла. Затем громилы выволокли на улицу хозяев лавок и принялись их избивать. Кто-то из приказчиков или домочадцев несчастных поляков сбегал в Управу и позвал жандармов. Это спасло беднягам жизнь. Погромщики, услышав полицейские свистки, бросились врассыпную, однако кое-кто из них едва стоял на ногах. Некоторые народные мстители были тут же схвачены и препровождены в Управу. Самохвалову удалось скрыться. Он прятался у коварной модистки, боясь выйти на улицу и показаться на глаза своему хозяину, купцу Астахову, которого уже вызывали на допрос к главному полицмейстеру. Стоит ли говорить, как был этим доволен Астахов…

Выслушав признания Луизы Кавана, Савельев приказал тут же арестовать модистку вместе с приказчиком и держать их в тюрьме до особого распоряжения начальника Третьего отделения. Он эстафетой послал Бенкендорфу полный отчет о проведенном расследовании. Шеф жандармов ответил не сразу, так как находился на отдыхе в своем прибалтийском поместье. Самохвалова и француженку он велел покамест держать в тюрьме, потому что собирался лично их допросить. Статскому советнику приказано было оставаться в Москве и поступить в полное распоряжение московского генерал-губернатора.

Эта депеша от Бенкендорфа была получена, когда в городе уже началась эпидемия холеры.

– Кто бы мог подумать, что вы уложитесь в какие-то два-три дня по приезде?! – удивлялся князь Голицын. – Блестяще, голубчик! Выше всяческих похвал! – и после паузы добавил: – А теперь я попрошу вас об одной весьма срочной услуге…

Именно Савельеву было поручено привезти из Смоленска доктора Хлебникова.

– Вам, как чиновнику Третьего отделения, ни на одной станции не посмеют отказать в лошадях, – резонно рассуждал генерал-губернатор, – тогда как моя власть будет становиться все слабее по мере вашего удаления от столицы! Никто быстрее вас не сможет доставить в Москву столь необходимого нам сейчас человека… С Богом!

По дороге в Смоленск статский советник размышлял о столь странном стечении обстоятельств. Покидая Петербург, он сетовал на то, что не успел разыскать некоего доктора Хлебникова, бывшего начальника военного госпиталя в Яссах, служившего там во время турецкой кампании одиннадцатого года. Доктор проходил у него по делу мнимого барона Гольца, по всей видимости, французского шпиона, останки которого были найдены недавно в лесу неподалеку от Павловска. И вот теперь Савельев направлялся в Смоленский военный госпиталь тоже за каким-то доктором Хлебниковым. «Быть может, родственник?» – не веря в такое удачное совпадение, вопрошал себя Дмитрий Антонович. Дело в том, что в документах Молдавской армии не было указано ни имени-отчества доктора, ни даже его инициалов.

«Хорошо бы, если родственник, а не однофамилец, – с надеждой думал чиновник Третьего отделения. – Вдруг удастся навести справки…»

Сам он тоже в одиннадцатом году лежал в госпитале в Яссах после ранения в коленную чашечку. Савельев смутно помнил те дни, потому что ежедневно напивался допьяна, не в силах перенести свалившиеся на него разом несчастья. Во-первых, то была смерть отца, по завещанию отпустившего на волю крестьян. Это сделало сына практически нищим. Во-вторых, то был конец военной карьеры, о которой Савельев мечтал с самого детства. Хромой гусар – уже не воин.

Однажды он был вызван к начальнику госпиталя по очень неприятному поводу. В очередной раз напившись, штабс-капитан Савельев переполошил ночью всю лечебницу, устроив стрельбу из пистолетов, которые прятал под подушкой. С пьяных глаз ему привиделось, будто бы его самым оскорбительным образом вызвали на дуэль. Доктор Хлебников осмотрел тогда его плохо сросшееся колено, затем велел посадить скандального офицера на лошадь и отправить, от греха, домой, в Кострому.

Статский советник неохотно вспоминал те дни, да и вспомнить мог немногое. Как ни силился он восстановить в памяти лицо начальника госпиталя, ничего не выходило.

Алексей Серафимович Хлебников принял чиновника из Петербурга с удивлением, но весьма радушно. Объяснив ему суть дела, Савельев попросил поторопиться со сборами.

– Надо срочно возвращаться в Москву, – твердил он, – вас ждут и надеются на вашу помощь…

– Конечно, конечно, – тут же засуетился бодрый старичок и, моментально собрав свой большой клеенчатый докторский саквояж, рапортовал по-военному: – Готов, ваше высокородие!

– Это все? – удивился Дмитрий Антонович. – Лекарства и инструменты? Из одежды потеплее ничего не хотите взять? В Москве скоро наступят холода.

– Холодов не боимся с двенадцатого года, – махнул рукой Хлебников.

– Вы тогда были в Смоленске?

– И в Смоленске, и на Березине, – улыбнулся доктор, – и в Битве Народов под Лейпцигом принимал участие, – не без гордости добавил он.

Дмитрий Антонович всегда испытывал чувство зависти к участникам Отечественной войны, даже к тем, кто находился в армейском тылу. Ему стыдно было признаваться, что он в это героическое время гонял по лесам дезертиров да колодников, а в перерывах между расправами устраивал в Костроме пьяные оргии и позорил свою фамилию самыми грязными выходками.

– Я заметил, вы немного прихрамываете, – садясь в карету, мягко сказал Алексей Серафимович. – Подагра? Ранение?

– Турецкая пуля, – небрежно ответил бывший гусар.

– Вот оно что! – протянул доктор. – Вы тоже участвовали в турецкой кампании? Мне ваше лицо как будто знакомо…

– А вы не были начальником госпиталя в Яссах? – с запинкой выговорил Савельев. Он не мог поверить в такую удачу.

– Та-ак… Вы, очевидно, лечились у меня? – догадался Хлебников. – Что же не признали-то сразу? Неужели я сильно изменился?