Анна Малышева - Посланница судьбы

– Неплохо бы еще иметь какое-нибудь лекарство от холеры, особенно предохранительное, – выказал сокровенное желание Гааз.

– У меня есть такое лекарство! – немедленно откликнулся Белозерский.

– Опять ты со своей гомеопатией! – возмутился Гильтебрандт.

– Ну-ка, это интересно! Что там у вас? – Федор Петрович, открытый всему новому, чуждый гордыни совершенно, по свойству своего нрава хватался за любую соломинку.

Глеб рассказал о белой чемерице.

– Veratrum album? Старинное и ныне почти забытое рвотное? Кто бы мог подумать? – удивлялся Гааз.

– Я снабдил им всех своих знакомых, – признался Белозерский, – и пока что никто не заболел. Могу с вами поделиться. – Он выдвинул ящик из своего личного стола и достал несколько порошков, аккуратно, как в аптеке, завернутых в бумажные фунтики.

– Вот ведь умница, Глеб Ильич! – восхищался Федор Петрович, сгребая сверточки себе в карман. – Непременно попробуем сегодня же! Испытаем в первую очередь на себе…

– Порция самая минимальная, – предупредил Глеб, – буквально на кончике ножа. Такое количество порошка рвоты не вызовет, а от холеры предохранит.

Один пакетик с порошком доктор Гааз оставил на столе.

– Иоганн, – строго обратился он к Гильтебрандту, – возьми, испробуй на себе!

– Даже не подумаю! – снова отвернулся к окну Иван Федорович, разжигая очередную трубку. В эти роковые дни он курил не переставая. – В гробу я видел все эти Ганемановы зелья и снадобья!

– Какой же ты после этого врач, Иоганн, – ласково пожурил его Федор Петрович, – если порошка испугался? Да еще и дымишь в ординаторской, как боцман с каперского корабля! Я не могу этого одобрить! Вот что, голубчики мои, – не меняя отеческого тона, продолжал знаменитый доктор, – завтра у нас предвидится расширенное заседание Комитета по холере. Прибудет из Смоленска доктор, у которого холерные по большей части излечиваются и не умирают. Я думаю, всем интересно будет его послушать. Непременно приходите… А мне пора уже и честь знать! – Поднявшись со стула, он вдруг по-свойски обратился к Белозерскому: – Проводишь меня, Глеб Ильич?

Оставшись наедине с Глебом, доктор Гааз уже совершенно серьезно спросил:

– Скажи мне, сынок, только честно, без утайки… Ты ведь в Париже посещал лекции Самуюэля Ганемана? И наверняка читал его «Органон врачебного искусства»?

Зная о презрительном отношении врачей-аллопатов к гомеопатии, молодой доктор никогда, ни при каких обстоятельствах не признался бы в том, что втайне от своих парижских преподавателей ходил на лекции скандального Ганемана. Однако обманывать Гааза он не посмел. В этом человеке было нечто, внушающее отвращение к всякой подлости.

– Да, я слушал его лекции в Париже, – невозмутимо сообщил Белозерский, будто речь шла о каком-то рядовом, провинциальном фельдшере, – и читал «Органон».

– Так я и думал! – погрозил молодому доктору Федор Петрович и немедленно поспешил его успокоить: – Ты только не волнуйся, сынок! Эта твоя страшная тайна останется между нами. Наши московские немцы недолюбливают этого выскочку-саксонца и ничего не хотят слышать о гомеопатии. Я тоже до некоторых пор воспринимал Ганемана как шарлатана и никак не более того. Считал, что ему следовало бы пойти по стопам его родителя и многочисленных предков, создавших знаменитый мейсенский фарфор, а вот заниматься медициной ему не стоило бы… Однако в последнее время я склоняюсь к тому, что в некоторых случаях гомеопатия может быть полезна. Да-да! Возможно, как раз при эпидемических заболеваниях, таких, как холера…

И, выдержав многозначительную паузу, доктор с лукавым видом спросил:

– Признайся, Глеб Ильич, ведь ты о белой чемерице прочитал не у индусов, а у этого шарлатана Ганемана?

– О белой чемерице я узнал еще в детстве из одной старинной книги, – с чистой совестью признался Белозерский, – и однажды, на свой страх и риск, применил этот порошок на практике как противоядие. Опыт оказался удачным, потому я и поверил Ганеману.

– Молодец, сынок! – похвалил зардевшегося молодого врача знаменитый доктор. – Все должно проверяться практикой. Без практики наше дело не живет… Надо идти и на риск, если это потребуется!

Распрощавшись с Глебом, Гааз направился к коляске, которая ждала его возле университетских ворот. Молодой врач смотрел ему вслед, не в силах отвести взгляд от этой ничем не примечательной фигуры. Впервые в жизни ему хотелось кого-то назвать отцом, но… Между ним и доктором Гаазом невидимо вставала фигура князя Белозерского, обозначался жестокий взгляд его серых глаз, язвительная усмешка на тонких губах… И лучшие порывы, самые сокровенные сердечные движения доктора гасли, разбиваясь об эту преграду.

Статский советник Савельев, приехавший в Москву еще до того, как начался мор, был принят губернатором Голицыным в его кабинете.

Будучи осведомлен о беспокойстве императора и шефа жандармов Бенкендорфа насчет распространяемых в Москве слухов о причастности поляков к эпидемии холеры, князь Дмитрий Владимирович поделился с чиновником Третьего отделения своими мыслями.

– Слухи эти, ничем не обоснованные, – сообщил он, – возникли еще в августе. Некто Самохвалов, приказчик очень богатого и уважаемого купца Астахова, на рыночной площади призывал изгнать всех поляков из Москвы. Никаких последствий его тогдашние призывы не возымели. Однако уже в сентябре, когда холера со всех сторон окружила город, тот же Самохвалов и еще несколько человек напали на двух поляков-лавочников и жестоко избили их. Если бы не подоспели жандармы, то, скорее всего, эти разбойники забили бы несчастных до смерти…

– Осмелюсь спросить, ваше превосходительство: удалось ли жандармам арестовать оного Самохвалова? – воспользовавшись паузой, поинтересовался статский советник.

– Увы, того и след простыл, – развел руками губернатор и продолжил: – Возможно, что его уже нет в Москве. Я известил об этом инциденте Александра Христофоровича. Он ответил мне, что пришлет вас для расследования. – Князь, видимо волнуясь, налил из графина стакан воды, отпил немного и доверительным тоном добавил: – Пока вы ехали к нам, произошло еще кое-что. Буквально на третий день после избиения лавочников утонул шляхтич Тадеуш Заведомский, тесть известного всей Москве купца первой гильдии Казимира Летуновского. На теле покойного не было найдено никаких следов насилия, поэтому было решено, что поляк либо покончил с собой, либо упал в реку случайно, по пьяному делу, так как любил подкуражить. Однако впоследствии нашлись свидетели, видевшие, как пьяного шляхтича сбросили в реку с моста.