Убей фюрера, Теодор - Анатолий Евгеньевич Матвиенко
– Любой процесс может обернуться в обратную сторону, Вольдемар.
Чего я и добивался. Вербовочного предложения. Приму его, когда позволит обстановка и даст санкцию руководство. В глубине души я желаю удачи британцам, как ранее полякам и французам в войне против наци. Но вермахт не проиграл ещё ни одной битвы! В рейхе куча проблем – сырьевых, финансовых, чисто военных, однако наша армия сокрушает всё на своём пути, и некому её остановить.
А ведь я превращаюсь в коммуниста-еврея, в том самом значении, которое марксистам приписывал фюрер в «Майн Кампф». Я желаю поражения армии своего народа! Каким бы безнадёжным ни было это пожелание.
Глава 6. Серебрянский
Он выдержал шесть дней интенсивных допросов. Потом случилось страшное.
Абакумов аккуратно прошёлся на цыпочках мимо кровавой лужи, накапавшей с арестанта. Старался не запачкать сапоги.
Серебрянский висел на цепи. Стальные браслеты стиснули запястья, удерживая тело в вертикальном положении. Так удобнее бить. Поэтому цепь свисает с потолка в каждом подвальном кабинете внутренней тюрьмы на Лубянке. Но зачем вторая?
– Упорствуешь. Вспоминаешь, наверно, эсеровскую молодость. Как же тебя, гнида, к большевикам занесло? Как столько лет притворялся своим, грёбаная жидовская морда?
– Вспоминаю… – просипел Серебрянский, которого только что вырвало кровавой желчью. – Как у меня было тридцать два зуба… Хорошо как было.
Сержант шагнул вперёд, примериваясь для следующей затрещины, но Абакумов остановил его жестом. У него в запасе имелось другое средство.
– Введи её.
В залитый кровью, желчью и блевотиной подвал втолкнули Полину. На лице – испуганное, затравленное выражение. Но ни следа побоев. Пока.
– Полина Натановна! – Абакумов умел моментально переключать матерный рёв на цивилизованную речь и чрезвычайно гордился этим умением. – Будьте любезны посодействовать. Ваш муж упирается, отрицает очевидные факты. Представьте: не хочет подписывать признание!
– Он ни в чём не виноват, – тихо, но отчётливо отрезала Серебрянская.
Тут с неуместным рвением возник молодой лейтенант ГБ, взмахнув протоколом очной ставки. Абакумов его одёрнул.
– Погоди ты. Очная ставка по советским законам производится для устранения противоречий в показаниях. Эти двое врут складно. Ничего, заговорят иначе. На цепь её!
Лейтенант с сержантом скрутили женщине руки. От ужаса она не сопротивлялась. Щёлкнули браслеты, цепь с лязгом покатилась через блок у потолка и натянулась.
– Упорствуешь, Яша? – Абакумов выдержал паузу, дал последний шанс признаться, пока интенсивные методы допроса не узнает на себе Полина.
В избитой голове Серебрянского набатом гремела единственная мысль: не сдаваться! Этим он подпишет смертный приговор себе, жене, десяткам сотрудников разведки, с которыми был связан.
– …Приступай.
Первые удары Полина вынесла молча. Сержант развернул Серебрянского на подвесе, чтобы экзекуция была удобно видна во всех подробностях. Кровь и распухшие веки не смогли скрыть дикой картины.
Сержант разорвал женщине платье на спине. В руках появился ременный хлыст. Короткий свист, удар, и кожа лопнула от лопатки до поясницы. Полина взвыла.
Потом она орала, стонала, хрипела, пока окончательно не сорвала голос.
А ведь это только начало. Первый день интенсивных вопросов. Над женщинами здесь умеют издеваться – мерзко, пошло, жестоко. Серебрянский бессильно опустил глаза, но потом снова открыл и заставил себя смотреть прямо.
К вечеру в допросную не поленился заглянуть очень большой начальник. Загремели замки, в проёме возник маленький круглый человечек в узком интеллигентном пенсне и тёмном штатском костюме.
– Как успэхи, Виктор Семёныч? Эти двое говорят уже, да?
– Так точно, товарищ Берия! Всё признали: вербовку английской разведкой, помощь Орлову в побеге во Францию, заговор…
– Пагади, Виктор. Нэ надо много, – Берия критически осмотрел голову Серебрянского, вздувшуюся как арбуз средней величины. Длинный еврейский нос утонул в гематомах. Если товарищ Сталин затребует показательный процесс, преступник должен выглядеть огурцом, а не арбузом. – Снимай. Пусть падпишут.
Он поманил гэбиста в коридор, где сообщил своё решение: коли дело Серебрянского раскрыто, Абакумова ждёт перевод с повышением – начальником Ростовского управления НКВД. С перспективой возвращения в Москву на ещё более высокую должность.
Благодарный Абакумов вытянулся в струнку перед Берией. По возвращении в камеру больше не усердствовал: чета Серебрянских с их изменой Родине и своевременным признанием помогла в карьере. Пусть обоих спокойно расстреляют.
Абакумов уехал. Яков Исаакович отлежался в камере, пока на немолодом теле подживали раны. Гематомы лица рассосались за месяц, но сержант что-то отбил внутри. При каждом кашле нестерпимо болело, моча лилась вперемешку с кровью. Резь в почках не давала уснуть. О судьбе Полины и других агентов СГОНа Серебрянский не знал ничего до самого января, очень редко вызываемый на допрос, пока на стуле следователя перед ним не оказался коренастый мужик крестьянского русского типа с грустными глазами и непокорной чёрной шевелюрой. По всем признакам – невоенный и неуставной. И представился он не по званию.
– Павел Михайлович Фитин, начальник внешней разведки ГУГБ.
Серебрянскому стало понятно, откуда взялся сей кадр. Раньше и не слышал о таком. После тридцать седьмого, когда госбезопасность выскребла разведку до стерильной чистоты морга, вакантные должности заполнили выходцами из партийных, профсоюзных и комсомольских органов в соответствии с заветами Ильича, что даже кухарка способна управлять государством. Стало быть, любой аграрий справится с руководством ИНО. Классово-безошибочный подход! Но лучше Фитин, какой-никакой коллега, чем тюремные вертухаи.
– Павел Михайлович! Я знаю, меня расстреляют.
– Без сомнений.
– Но пока жив, я болею за дело, которому отдал двадцать лет. Вот, посмотрите!
Арестанты всегда имеют возможность получить бумагу и огрызок карандаша, если вздумают написать повинную о преступлениях против СССР. Микроскопическим почерком, насколько позволили пальцы с разбитыми суставами, Серебрянский набросал тезисы учебного пособия для чекистов по диверсионной деятельности в стане врага.
Фитин с безразличием пробежался по тексту.
– Так… «Наставление для резидента по диверсии». Надо же! «Ликвидация охраняемой персоны». «Основы минно-взрывного дела». «Виды ядов и их применение», – он с иронией глянул на заключённого. – Гражданин Серебрянский! Вы враг народа, следовательно, ваши рекомендации только повредят советской разведке. Что-нибудь ещё?
– Погодите… Простите за вопрос, вы сами давно в разведке?
– В прошлом году окончил Школу особого назначения.
Серебрянский навалился на стол, стараясь не упустить малейшие оттенки настроения собеседника.
– Значит, ваш уровень подготовки – начальный. Что же говорить об остальных? – Фитин сделал нетерпеливый жест, но бывший разведчик торопливо затараторил в боязни упустить шанс. – Пусть меня признали предателем, но я знаю о шпионаже практически всё! Я умею учить профессии. Спросите ваших педагогов в ШОН – они подтвердят. Они же могут проверить, полезны ли мои советы чекистам-нелегалам. Вам катастрофически не хватает кадров, знаний! Пока я жив, а мне мало осталось, наверное, я готов принести хоть какую-то пользу. Мне бы только бумагу и карандаши. И буквально чуть-чуть времени.
Исписанные листки исчезли в тёртой кожаной папке.
– Я посоветуюсь с товарищами, – уклончиво пообещал Фитин. – У меня тоже есть вопрос. В тридцать шестом в Германию бежал некто Теодор Нейман в рамках операции «Канкан». Слуцкий незадолго до смерти истребовал все бумаги Неймана, включая его агентурное дело. Даже ключи к радиообмену.
«Но ещё же есть шифровальщики, помощники Слуцкого. Можно их спросить», – подумал Серебрянский и через секунду догадался, что спрашивать некого. Уничтожено не только начальство, но и многие технические работники.
– Сожалею. У меня со Слуцким были неважные личные отношения. Он слишком завидовал успехам СГОНа. Если он спрятал документы, то
