Жонглёр - Андрей Борисович Батуханов
Англичан больше и вооружены они лучше, но буры сражаются за свою землю; на их стороне храбрость и меткость. 28 ноября у реки Модер, под Мегерфонтейном, Первая пехотная дивизия под командованием Мэтьена атаковала позиции буров и потерпела поражение. Тысяча человек ранеными и погибшими. 10 декабря в сражении при Стронберге потери куда больше. 15 декабря английский генерал Буллер предпринял отчаянную попытку деблокировать Ледисмит, но при Коленсо был нещадно бит. Это было третье поражение англичан за время „чёрной недели“.
Против Буллера успешно действовали несколько командо генерала Луиса Боты. Но меня интересовал Европейский легион. Среди его бойцов защищали свободу Трансвааля и Оранжевой республики двести двадцать пять (!) русских добровольцев. К ним и направился ваш покорный слуга, корреспондент „Невского экспресса“.
Пока добирался, в голове вздувался парус, но не из такелажной оснастки корабля, а Лермонтовский: „Что ищет он в стране далёкой? Что кинул он в краю родном?…“
Прибыли мы с проводником на позиции поздно ночью; меня долго вели в кромешной темноте, часто меняя направления, так что к концу хождений – я совершенно потерялся. Наконец, я очутился в обычной армейской палатке, где у дощатого стола, в куртке, наброшенной на плечи, сидел усталый человек; тёр пальцами воспалённые глаза и виски. И когда он убрал тонкие холеные руки и поднял глаза, то вдруг мигом исчезла Африка, исчезла война…
Если бы мне сказали, что передо мной батюшка сельского прихода, с огромным лбом мыслителя, с лучистым взглядом и русой бородкой клинышком, то поверил бы без промедления. Но в тусклом свете керосиновой лампы, облокотившись на стол, сидел подполковник русской жандармерии – Евгений Яковлевич Максимов. Здесь он уже дослужился до звания фехтгенерала – дословно „боевого генерала“; редкое звание в армии буров, а уж тем более, для иностранца. В его облике очень много убаюкивающего; но, как показало время, первое впечатление было обманчиво. Ироничные искры постоянно вспыхивали в слегка прищуренных карих глазах; в них иногда явственно мелькал блеск булата; мгновение – и снова спокойствие и уверенность в каждом движении. Рядом с ним, возле стола, стоял здоровяк генерал Питер Кольбе. За обманчивой медлительностью и леностью полуприкрытых глаз чувствовались сила и молниеносность. Из нескольких оброненных фраз понимаю, что Питер создаёт даже не диверсионные отряды, а целую диверсионную службу. Не выпуская из кулака лапотообразную бороду, Кольбе внимательно слушал, тихим голосом задавал уточняющие вопросы. Настолько тихим, что я, сидящий в трёх метрах, не всё разобрал. Но из того, что долетело до слуха, я понял, что этот гигант задаёт вопросы по существу. Мне тут же вспомнилась тактика Дениса Давыдова и отрядов Матрёны Васильевой во время войны 1812 года. Выяснив всё, что ему необходимо, гигант растворился во тьме. Моё секундное отвлечение, а его уже нет в палатке, хотя я сидел ко входу ближе, чем он. Как произошло – я не понял! Огромный же мужчина, а исчез как бестелесная тень!
Максимов встал, наполовину высунулся из входа в палатку; стал курить, по привычке пряча в рукав огонёк папиросы, постоянно поглядывая на звезды. Я понимаю, что сочувственным молчанием ничего из него не вытяну. И начинаю докучать вопросами:
– А почему вы все время смотрите на небо?
– Кант написал: „Две вещи наполняют душу удивлением и благоговением – это звёздное небо надо мной и моральный закон во мне“. Цитата урезана, но суть сохранена, – клянусь вам, я увидел в отсвете лампы и огонька папиросы в глазах Евгения Яковлевича вспыхнули озорные искры!
– Так получается – мгновенно переродившись в Фому-неверующего, я продолжаю свой допрос, – что вас под это небо призвал Кант и ваш моральный закон?
Удивлённый взгляд и несколько молчаливых затяжек.
– Не в Канте дело. И у каждого моральный закон свой. Одни соблюдают его неукоснительно, другие позволяют себе отступать от него. Чтобы изменения не были заметны сразу, делают это мелкими шажками крохотных компромиссов. Там уступил, здесь отошёл, вчера промолчал, сегодня не заметил, послезавтра вообще забыл. Только, в конце концов, финалом такой позиционной игры становится безоговорочное и полное оставление изначально заявленных позиций. И сделав эдакий круговой манёвр, рискуешь самому себе ударить в тыл. Предал друга, не спас мать, жену или сестру, не принёс напиться воды больному отцу. А дальше темнота. Или тишина, что угодно на выбор. По мне – так это просто деградация.
– А что заставило вас покинуть пределы Отечества, прибыть сюда, за тысячи вёрст, а не сидеть дома? Не предавать, спасать, поить? Вы и так заслуженный человек, на своём веку повоевавший.
– Скрывать не стану, да вы и сами, наверное, переполнены слухами относительно моей персоны. Не знаю, что вам наговорили, но повоевал я много. Где и как, рассказывать сейчас не буду, не время нынче. Но везло, хотя часто казалось, что жизнь моя вот-вот оборвётся. Вы верующий? – неожиданно Максимов обратился ко мне.
– Да, конечно!
– Тогда должны понимать, что нас ежедневно, ежечасно провоцирует и проверяет.
– Кто?
– Странно, что не понимаете.
– Оттуда? – Для пущей убедительности я пару раз ткнул пальцем в землю.
– Слава богу, сообразили. Сопротивляемся – количество зла уменьшается, нет – оно растёт, постепенно и нашу душу уничтожают. А я хочу перед привратником Пётром с чистой душой предстать. Совестно её запятнать.
– Совестно?
– Именно.
– Так ведь не у всех достаёт умения очищать её, как вы, с оружием в руках.
– А всем и не надо. Не все воины по духу и призванию. Но не творя зла, уже созидаете добро. Это может делать каждый и везде. Вот что важно! Поэтому я здесь. Англо-саксы пытаются обокрасть буров. Ленивые
